Перуновы дети - Валентин Гнатюк

Но недолгим было учение. Святослав пребывал в походах, а бабка Ольга скоро забрала всех троих внуков, считая занятия пустой затеей для княжеских отпрысков. Их окружили византийские «няньки» и «дядьки», нанятые Ольгой для воспитания чад в духе христианского просветительства, дабы переженить их потом на гречанках и тем самым укрепить русско-византийский союз. Само собой разумеется, что не токмо простому воину Мечиславу, но и многим боярам, что держались славянских обычаев, был заказан путь в княжеские покои.

– Чему могут они научить будущих великих князей? – вопрошала она. – Как мечами махать да в походы ходить? А коли походов нету, так наши вои друг с дружкой дерутся. И обхождение у них медвежье, и, когда в дом входят, не стучат, а войдут – обутками грязными так и наследят кругом. А в Византии обхождение тонкое знают, и красоту ценят, и науки почитают. И старцы там важные, сединами убелённые, набожные, ко двору самого василевса вхожие. А наши старцы, коли встретятся, рубцами да шрамами похваляются, разговоры ведут про грабежи да убийства, и где какого мёда отведали, и как им боги являлись, про всё врут неистово да брагу хмельную трескают…

Не стало Ольги, а семена, ею посаженные, остались. Жестокой болью краяли сердце старого Мечислава деяния подросших князей. И в каждом их богопротивном и бездумном поступке он видел свою вину за невыполненный наказ Святослава.

– Ну, что ещё скажешь? – проронил Владимир.

– О чём может сказать князю старый волхв? Разве что он пожелает узнать грядущее, чем его труды для Руси обернутся…

– Ты стал волхвом? – криво усмехнулся князь.

Когда ехал сюда, вовсе не помышлял о грядущем. Он просто вспомнил о Перуновой поляне как удобном месте для отдыха отряда. И что может поведать ему старик, хоть и бывший прежде хорошим воином? Византийские пастыри уже давно предрекли ему великую миссию и славу на века, назвав его новым Константином. Но втайне Владимир знал, что они угодничали, а этот не станет. Может, пусть скажет перед смертью, всё равно никто не услышит и знать не будет. Князь оглянулся на дружинников. Человеку так свойственно хотеть заглянуть за край дозволенного, особенно когда в его руках власть, золото, жизни других людей, а на душе порой так тревожно и беспокойно…

Повинуясь жесту Владимира, сотники и начальник охраны отъехали в сторону, недоумевая, зачем князю уделять светлейшее внимание грязному мужику, к тому же некрещёному. Однако некоторые дружинники постарше знали, что старик – колдун, и поглядывали на него с опаской.

Князь опустился на поваленное дерево.

– Ну, давай, покажи, что умеешь… – отрывисто сказал он.

Трепет перед будущим, перед бесконечностью Нави шевельнулся где-то в глубине души. Старик продолжал стоять, ветер шевелил его седой оселедец. Со стороны казалось, будто они с князем мирно беседовали. Отряд занимался своими делами: конюшие пошли кормить и чистить коней, костровые носили воду в огромные медные котлы, воины чинили одежду и снаряжение. И никто не подозревал, что на Перуновой поляне старый волхв совершает привычное для него и грозное для непосвящённого действо.

Тело его замерло, будто одеревенело, глаза не мигая уставились на князя. Подняв согнутые руки на уровень груди, он раскрыл ладони, обратив их друг к другу. Старый посох, верхняя часть которого в изгибе напоминала пасть оскалившегося ящера, как бы сам собой качнулся от одной морщинистой ладони к другой, затем – второй раз, и ещё – и замер посредине. Владимир глядел на посох, уже не в силах оторвать взора от раскрытой и всё увеличивающейся пасти ящера. Руки волхва медленно разошлись в стороны, вокруг всё подёрнулось туманом или дымом, а из пасти ящера стал выползать язык, красный, как пламя. Это и было пламя, от которого князю сделалось так жарко, что он испугался: не опалит ли огонь лицо? Что ж это так страшно пылает? Это горит Полоцк, который он взял, вернувшись из-за Студёного моря с варягами. Князь хотел власти и женщин, хотел прекрасную Рогнеду. А та положила глаз на более удачливого и ладного собой брата Ярополка. Владимира же отвергла, ответив, что не может соединиться браком с сыном рабыни, ибо мать Владимира, состоявшая ключницей при Ольге, была привезена Свенельдом из дакийского плена. Взбешённый брошенным в лицо унижением, тогда и возжёг он великое пожарище, которое не гаснет до сих пор. Огонь, кровь, трупы в сжигаемых городах и весях, и женщины – многие жёны и бесчисленные наложницы – их было так много. Триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести в Берестовом – небольшом селе, И был ненасытен в блуде, и приводил к себе замужних жён, и девиц растлевал, потому что был женолюбец, как Соломон [16].

Хмельные пиры, разгул, женщины, и снова кровь, кровь, кровь… Чья это кровь? Отца и братьев красавицы Рогнеды, которых он убил, а Рогнеду всё же сделал одной из жён? Или это кровь зарезанного при помощи коварства прямо на пороге отцовского терема родного брата Ярополка, с чьей женой-гречанкой он возлёг на ложе, и та родила нелюбимого Святополка? Или это точатся красные реки человеческих жертвоприношений, которые он ввёл на Руси, поправ обычаи и веру предков?

По примеру блеска и пышности хотел вначале заменить простых и грубых деревянных кумиров на более величественные, какие стояли в Ретре и на Рюгене у лютичей и руян. Огромный храм приказал соорудить Владимир в Киеве над Боричевым потоком. Там была поставлена фигура Перуна с кованными из железа ногами, деревянным туловищем, серебряной головой с золотыми усами и молнией в руке, изукрашенной дорогими каменьями. И дяде своему Добрыне, которого посадил в Новгороде, велел подобного Перуна над рекой Волховом поставить. И приносил сим богам в жертву людей, врагов и христиан, на кого падал жребий. И воспротивились жрецы, которые прежде служили в Боголесьях и справляли требы в Святилищах у рек, Дубов и Небесных камней, и сказали, что боги русские не берут жертвы ни людской, ни животной: только плоды, овощи, цветы, зерно, молоко, питьевую сурью, на травах сброженную, и мёд, И никогда; живую птицу или рыбу. Это варяги и эллины дают богам жертву иную и страшную – человеческую. Но мы не должны так делать, поскольку мы Даждъбожии внуки и не должны идти чужими стопами [17].

И тогда пролилась кровь непокорных жрецов на страшный жертвенный камень. И сказал один из них, как опалил огнём:

– Не перешла к тебе мудрость и отвага Святославова, но распутство и хитрость матери твоей Малки пребывают в избытке. Не Перунов ты сын! – вскричал жрец, которого тащили, заломив руки, дюжие дружинники.

Дикая ярость вскипела в княжеском сердце. Он подскочил к жрецу и рубанул мечом, ожидая, что голова покатится к его ногам. Но в последний миг рука предательски дрогнула, и удар получился неточным. Из раны на шее и груди хлынула красная струя, а жрец, хрипя, презрительно прошептал:

– Не перешло… Не воин ты… не маши мечом попусту… – и закрыл глаза.

Опять чёрный дым, но уже от горящих кумиров. Приняв Христову веру, Владимир стал проливать кровь тех, кто пытался защитить древних богов и отцовские заветы от поругания: жителей Киева, Вышгорода, Новгорода, Изборска, Ростова, Мурома, Белоозера, больших градов и малых весей. Порой самому становилось жутко от творимых деяний, но византийские епископы, что находились при нём, рекли: «Ты поставлен Богом на кару злым и на милость добрым… Бог испытывает нас нашествием поганых, ибо это – кнут Божий за грехи наши. Земля Русская благословляется кровью, ибо твоей рукой Бог искоренит поганых дочиста и отторгнет их от сёл их, и от земли, на которой живут…» И он карал. И стремился забыться в греческом вине и женских объятиях. И чем скромнее и недоступнее были жёны, тем больше распаляло это Владимира, побуждая брать их силой, и чуять в сей миг торжество похотливого наслаждения. А потом снова убивал поганых, как бродячих собак, жёг вместе с деревянными идолами, а на месте прежних кумиров ставил новые храмы, поражающие великолепием и роскошью, дабы люди чувствовали, что они рабы Божьи и княжеские, и не помышляли своим жалким умом о многом.

Коловорот смертей, стонов, разрухи и пожарищ захватывает его, увлекает куда-то в неведомое. Всё труднее становится дышать, пот застилает очи, уходят последние силы… Постой! Ещё ведь не все сожжены кумиры, не все Священные Дубравы срублены на постройку новых храмов, не все волхвы изведены… Надо идти… созвать дружину… покарать Ярослава, сына… за то, что не платит дани…

Всё сливается в тёмную непроглядную ночь, и приходит Ничто. Только откуда-то издалече доносится приятное слуху протяжное мелодичное пение да струится аромат цветов. И вдруг перед взором возникает солнечный летний день. Виден пролом стены богато убранного терема. Через пролом несколько дюжих дружинников с трудом выносят тяжёлый мраморный гроб. Седоусый мастер с подмастерьем тут же споро закладывают пролом камнями, чтоб душа умершего не могла вернуться и потревожить живых, кто останется жить в тереме.