Четыре с лишним года. Военный дневник - Олег Рябов

– Не говорите мне про этого Джонни: я терпеть не могу ни Америку, ни американцев, ни этого Джонни. Америка – это утроба человечества, регулярно изрыгающая в мир своих ублюдков. Америка – это источник гибели человеческой цивилизации, а Джонни – классический типаж.

– Ну, что вы, Николай Иванович, Америка являет собой пример для подражания всему земному шару, и скоро всё человечество будет стремиться жить так, как живут американцы.

– Перестаньте, Америка в течение веков давала приют всем этим забитым венграм, полякам, евреям, итальяшкам, которым при монархиях, демократиях, тираниях не находилось места в родных странах, и в табели о рангах для них не имелось даже низшей строчки. Все эти отбросы человеческого общества создали новую нацию, нацию каннибалов, вырезав коренное население целого континента. Теперь они готовы грызть друг друга и пожирать друг друга, как загнанные в угол смертельной опасностью маленькие дикие зверьки. И вот, уже в наше время, как граждане Великой супердержавы, они, полные подлости и предательства, расползаются по Земле, давая самоуверенные назидательные советы и поплёвывая на местные обычаи и культуры. И есть у них единственное отличие, заметное при пристальном наблюдении: полное отсутствие страха смерти, что встречается лишь у сумасшедших и животных, больных бешенством. Ваш Джонни – лишь образец классического американца. А их наглое утверждение, что они выиграли Вторую мировую войну, в подтверждение своего заявления они пишут об этом книги, снимают кино. Фу, как противно.

– Николай Иванович, они не войну выиграли, они в выигрыше от войны. Разве я не прав? Посмотрите, какой у них уровень жизни, и какой у страны – победителя.

Немного помолчав, я продолжил.

– Поведение американцев их писатель Стейнбек, точно не помню где, возможно, в записках «Путешествие с Чарли в поисках Америки» оправдывает тем, что пионеры, заселявшие этот континент, были из самых беспокойных в Европе, а потомки унаследовали, да и корни их, как считает Стейнбек, ушли в американскую почву совсем недавно и еще не успели в ней укрепиться.

Мы возвратились в Дели после месячной прогулки по Индии, откуда должны были лететь на родину. Всегда во время длительных поездок какие-нибудь ЧП случаются. Не обошлось и в этот раз. Мы на два дня, оставшиеся до отъезда, оказались заложниками в своём огромном отеле, а вместе с нами и другие туристы из Японии, Италии, Франции.

Как нам объяснили, во время пикета или демонстрации полицейские убили своими палками одного студента. И теперь тысячи студентов из всех делийских институтов и университетов с чёрными повязками на рукавах взяли в осаду несколько крупных объектов, в том числе и нашу гостиницу, не выпуская никого в город, даже снабженцев ресторанов. Студенты требовали расправы или суда над полицейским-убийцей.

Вместо экскурсий мы оставшиеся два дня купались в гостиничном бассейне и ели ананасы, обсуждая с юмором и некоторой тревогой, как будем выбираться из отеля и добираться до аэропорта. Тревога рассеялась, когда нам вовремя был подан автобус, в котором, кроме водителя в белой чалме, сидел долговязый студент с чёрной повязкой на рукаве. Он нас сопровождал, пока мы ехали через центр города, разруливая конфликтные ситуации, возникавшие у стихийных блокпостов и импровизированных небольших баррикад. На окраине он неожиданно вышел, и мы продолжили свой путь самостоятельно.

Уткнулись мы в большую пробку, тянувшуюся на несколько километров уже на подъезде к аэропорту. Водитель заглушил двигатель, и они вместе с нашей Пушпой вышли, чтобы выяснить ситуацию. Обстановка оказалась патовой: восставшие студенты заблокировали подъезды к аэропорту, как и нашу гостиницу и ещё несколько крупных городских объектов.

Так мы стояли уже минут двадцать, обливаясь потом и не предпринимая ничего, когда мимо нас по встречной пустой полосе в направлении аэропорта прошелестел огромный открытый малиновый «кадиллак». Пролетев метров сто, он остановился и задним ходом, мягко покачиваясь на рессорах, вернулся, остановившись около кабины автобуса. На сиденье, рядом с водителем «кадиллака», развалился с сигарой в зубах мой Джонни-американец. Он небрежно перебросился парой слов с гидом Пушпой и махнул нашему водителю-сикху: «кам он».

Мы с недоверием и надеждой ехали вдоль длиннющей тупой молчаливой очереди из автобусов, такси, моторикш, пока не встали перед бетонным телеграфным столбом, поваленным поперёк дороги. С той стороны столба стояла такая же пробка. Столб охраняли два полицейских в форме и с карабинами, а также два худых индуса-студента с траурными повязками на руках.

Джонни вышел из лимузина и небрежной походкой подошёл к полицейскому. Так ходить умеют только американские киногерои. Не вынимая сигары изо рта, он стал что-то говорить полицейскому. Полицейский пожимал плечами, разводил руками и показывал куда-то вдаль. Тогда наш Джонни выплюнул остаток сигары в сторону и, с сожалением покачав головой, развернулся и хуком профессионального боксёра ударил полицейского в ухо. Тот упал, выронив своё ружьё.

Дальше всё было картинно красиво. Два полицейских и два студента очень дружно и без понуканий оттащили в сторону огромный бетонный столб. Джонни махнул нашему автобусу, и мы проехали, а за нами проехал и Джонни на своём большом красивом автомобиле.

Мы видели, как за ним четверо индусов корячились, снова перегораживая шоссе большим бетонным столбом.

Рубашка от Пипы

«Относительно людей – не поймёшь, самые разнотипные: и тонкие немки, и здоровенные чешки, и австрийки всех мастей и пород. А вот русскую женщину во всей Европе узнаешь сразу…»

(Из письма отца 19.07.45)

Беременная негритянка из Шри-Ланки по имени Пипа сшила мне рубашку из чёрного лёгкого шёлка на старой машинке «Зингер» за одну ночь в сарае, собранном из сухих коричневых пальмовых листьев, на пустынном цейлонском пляже.

На километровом песчаном плато пляжа не видно было никого, кроме трёх маленьких шоколадных ланкийцев, куривших взатяг по кругу одну сигаретку-самокрутку, набитую резаными листьями коки. Они сидели под пальмами, похожими на гигантских стрекоз.

Англичане и французы торчали в гостинице, где читали свои толстенные «покеты» и играли в карты.

Чем сильнее ветер и выше океанские волны, тем дальше от берега отходит прибой, и сейчас белые гребни его рассыпались где-то далеко-далеко, почти на горизонте. Я шел по твёрдому, почти каменному песку, распугивая маленьких крабов и разглядывая зелёные тропические орехи, приплывшие издалека и оставленные здесь приливом.

В конце бухты начинался старый коралловый риф. В отлив было интересно по нему побродить, разглядывая небольших морских ежей, сидящих в своих лунках, и чудных змееподобных рыбок, копошащихся в образовавшихся лужах. Мне хотелось на память о поездке на этот остров взять кусочек коралла, и я нашёл замечательный розовый отросток, напоминающий дамский мизинец с наманикюренным ногтем.

Я нашёл его прямо на песчаном берегу и был доволен. Перебираться теперь на риф было незачем, да и не хотелось рисковать: я был босиком, и можно было порезаться или просто наступить на ежа. Тут я увидел, как на самом широком участке чёрного, с зелёными от водорослей подпалинами рифа что-то шевелится. Довольно большое.

«Крупная рыба», – подумал я, и, перейдя по пояс вброд через небольшую, но бурную протоку, направился полюбопытствовать. То, что я принял за рыбу, оказалось рваным полиэтиленовым пакетом. На ежа я всё-таки наступил, и обломок его грязной и тупой иглы пришлось выковыривать перочинным ножом. Потом я кое-как доковылял до этого сарая, где красивая негритянка Пипа торговала футболками и огромными женскими парео. Она-то и перевязала мне кое-как ногу, чтобы я смог добраться до своего номера. Я пообещал ей десять долларов и попросил сшить мне рубашку из чёрного шёлка.

Медицинская помощь у меня была персональная в лице спутницы Таси. В этой красивой высокой стройной чешке было что-то женственное, мягкое, родное.

Я с ней познакомился в Карловых Варах, где проходил реабилитацию после инфаркта. И внешне, и физически я вошел в полную форму, хотя иногда по ночам и накрывал безотчётный страх одиночества. Ещё я не знал, как перенесу перелёт, которого почему-то тоже боялся.

Тася была медицинской сестрой, и я пригласил её слетать со мной на Цейлон. Мне нужен был спутник, и мы заключили устный контракт сроком на неопределённое время. Тася довольно сносно говорила по-русски и ещё на нескольких языках.

Постельные забавы меня не интересовали: то ли возрастное, то ли последствия инфаркта. Моя спутница была в курсе мужских проблем критического возраста и попыток к интимной близости между нами не возникало. С Тасей было легко, по-домашнему. Просыпаясь ночью от какого-то тревожного ожидания, я слышал её легкоё дыхание и снова засыпал. Так уютно было в детстве, рядом с мамой.