Древо Жизора - Стампас Октавиан

Ворота замка были закрыты, а мост поднят, и у моста возникло некоторое недоразумение. Привратник принялся препираться с гостями, утверждая, что господин де Жизор спит и велел, чтоб никто его не беспокоил. Лишь когда тамплиеры пригрозили, что возьмут замок приступом и тогда повесят нахального привратника вниз головой над горящими углями, он почесался и послал кого-то к господину. Вскоре тамплиеры въехали в замок, хозяин которого, заспанный и заросший неприглядными кустиками волос вместо бороды и усов, вышел их встречать.

В Жизоре все было по-прежнему, и даже обвалившийся угол одной из башен так до сих пор и не был восстановлен. Хозяин комтурии в свои тридцать лет выглядел довольно юно, вот только нос у него удлинился, а горбинка на нем стала гораздо заметнее. Жан провел гостей в торжественную залу и устроил достойный прием, после которого он и Бертран уединились в дальней комнате, где Бланшфор двадцать лет назад убил Гуго де Жизора.

— Дорогой зять, — сказал Бертран, отхлебнув изрядный глоток янтарного кальвадосского вина, недавно привезенного Жаном из поездки в Кан. — Я прибыл к тебе, чтобы сообщить одно свое соображение — мне кажется тебе уже пора оставить Жизор, поручив его новому комтуру. Разумеется, он будет распоряжаться только комтурией, ревностно соблюдая твои личные доходы от имения. Тебе же я предлагаю отправиться со мной в Иерусалим, когда я буду возвращаться из Англии, и принять на себя должность иерусалимского прецептора. В соответствии с указаниями буллы, выпущенной папой, Александром III, я изменил иерархию в ордене, наведя в ней стройный порядок. Итак, как и прежде великому магистру будут подчиняться три сенешаля — восточный, срединный и западный. Каждому из них будут подчиняться по три коннетабля. Восточному — коннетабли палестинский, греческий и венгерский. Срединному — германский, франко-нормандский и ломбардско-бургундский. А западному — аквитанско-лангедокский, арагоно-кастильский и португальско-леонский. Каждому из них в свою очередь будут отныне подчиняться по три прецептора. В должности иерусалимского прецептора ты будешь подотчетен палестинскому коннетаблю. В твоих руках будет вся иерусалимская казна тамплиеров, которую я могу доверить тебе, как никому другому. Кроме того, само собой разумеется, ты будешь считаться главным наставником тамплиеров Иерусалима, а значит — распоряжаться ритуалами посвящений и всеми совершаемыми священнодействиями, связанными с особенным тамплиерским обрядом, которому ты достаточно обучился здесь, под сенью Ормуса. Кроме того, лично тебе будут повиноваться комтуры крепостей на Иерихоне, в Монреале, Моаве, Вифлееме, Ибелине, Аскалоне и Газе. Как видишь, я предлагаю тебе должность, о которой может мечтать любой комтур. Согласен ли ты принять мое предложение?

Мучительное раздумье отразилось на лице Жана де Жизора.

В эту минуту в комнату без спросу вбежала девочка лет четырех. Смоляные, как чернослив, глаза вопросительно уставились на великого магистра. Бертрану почудилось, что она чем-то похожа на владельца замка — тот же пронзительный взгляд, те же черты лица, та же чернявость. Она была с любовью одета, ухожена, кудрявые черные волосы скреплял старинный римский драконтарий.

— Это дочь Робера де Шомона? — спросил де Бланшфор.

— Нет, это моя воспитанница, — ответил Жан. — Ее тоже зовут Мари. Ты что-то хотела, Мари?

— Я забыла, — простодушно ответила девочка.

— Ах вот как, — вскинул брови де Жизор. — В таком случае, ответь мне, ты хочешь, чтобы мы с тобою поехали в Палестину?

— Да, — не задумываясь, ответила девочка и запрыгала от восторга: — Хочу! Хочу! Хочу!

— Что ж, вопрос решен, — ответил Жан де Жизор. — Я принимаю ваше предложение, мессир. Ступай, Мари.

— А-о-о-о! — закричала малышка, выскакивая из комнаты. — Мы с господином де Жизором едем в пас-тилу-у-у-у!!!

Бертран де Бланшфор от души рассмеялся.

— Кроме всего прочего, — добавил он, — количество тамплиеров за последнее время так возросло, что я намерен значительно увеличить вступительный взнос. Отныне он будет составлять сорок бизантов.

— Сорок бизантов?! — удивился Жан. — Да ведь это же почти четыреста турских ливров.

— Совершенно верно, — кивнул де Бланшфор. — И уверяю тебя, желающих вступить в орден так много, что многие из них готовы раскошелиться. Тебе, как прецептору, доведется еще увидеть необычайный рост нашей казны. А кроме того, уверяю тебя, что после смерти палестинского коннетабля ты, и только ты, займешь его место. Точно так же, как когда умрет восточный сенешаль Филипп де Мийи, вместо него я назначу тебя. А дальше пред тобой откроется возможность стать великим магистром. Жаль, что мне никак не удается уговорить верховный капитул внести в устав ордена закон о том, чтобы великий магистр мог в завещании сам назначать своего преемника.

— А как там обстоят дела у Эверара де Барра? — спросил Жан.

— У этого самозванца? Он задыхается от зависти, глядя на нас. Нужна хорошая война между Англией и Францией, чтобы придушить его окончательно. У него немало толковых людей. Часть из них, конечно, придется уничтожить, но в основном, я думаю мы сможем их использовать. Для начала, разумеется, разжаловав их до звания простых рыцарей ордена. Пройдет время, Жан, и мы завладеем властью во всем мире. Мы будем сами назначать и низвергать королей и императоров, василевсов и султанов. Дай только срок! Тортюнуар был поистине великим человеком. Да и я, его ученик, не так уж глуп. Он создал учение о том, что любые средства хороши, а я развил его на практике. Мы заимствовали у нарбонских старцев идею мирового правительства, мы стали ассасинами и научились держать весь мир в страхе, как это делали они, а заодно мы внесли раздор и в их муравейник. Мы научились использовать все религии и поклоняться всем богам, и самое смешное, что они, — Бертран хохотнул, — нас покорно слушаются, соревнуясь между собой, кто больше принесет нам пользы. А главное — мы научились пользоваться самым лучшим, видом оружия. Деньгами. И пусть некоторые упрекают нас, что мы не такие бравые вояки, как всякие там Гуго де Пейны, Людвиги Зегенгеймские и прочие простодушные ребята первых времен тамплиерства. Да, мы не бросаемся, как оголтелые, куда ни попадя, и не мчимся сломя голову в любую потасовку во славу Господа Христа. Но зато боятся нас ничуть не меньше, чем тех, прежних. Да, что я говорю! Боятся гораздо больше. А скоро весь мир будет трепетать перед нами. Жаль, что у нас из-под носа ушла бесценная реликвия, найденная здесь, в Жизоре. Но у меня есть отличная идея. Я хочу набрать мастеров со всего света, которые станут тайно изготавливать поддельные реликвии. Мы будем выдавать их за настоящие и тем самым еще больше поднимем свой авторитет. Мы найдем доспехи Голиафа и великое множество перстней Соломона, мастера сделают для нас Давидовы гусли и пращу, чашу Грааля и даже ковчег Завета. У меня уже есть такие умельцы — любой предмет, только что изготовленный, могут так обработать, что он будет выглядеть не просто старинным, а древним-предревним.

— Значит, щит Давида так и утрачен? — глядя на де Бланшфора своим тяжелым взглядом, спросил Жав.

— Увы, — вздохнул Бертран. — Даже под пыткой никто из приближенных мерзавца, выдававшего себя за Андре де Монбара, не выдал тайну. Мало того, все они отрицали, что принимали участие в нападении на Жизор. Здесь я вынужден признать — такой стойкости, как у этих безумцев, нет ни у кого из моих нынешних тамплиеров.

— Я найду его, — сказал Жан, слегка прищурившись, так что взор его стал еще более пронзительным и страшным. — У меня есть чутье на такие вещи. Как только мы приедем в Иерусалим, я сам начну поиски реликвии.

Солнечным летним утром Римский папа Александр III приехал в Париж, чтобы участвовать в закладке нового собора. Вид города, открывшийся ему с одного из окрестных холмов, приятно удивил папу, привыкшего считать, что эта столица франков всегда будет бедной и неказистой, и никогда ей не блистать, подобно Вероне, Милану, Кельну или Тулузе. Правда, в последнее время он был наслышан о бурной деятельности короля Людовика, но никак не ожидал увидеть столь восхитительную картину новизны, радующей глаз. Особенно его поразило то, как сильно разросся пригород, с тех пор, как папа приезжал сюда в последний раз. Новые строения отличались простотой, но вместе с тем изяществом и очевидной прочностью, добротностью. Но еще больше папу восхитило зрелище острова Сите, на котором величественно возвышался заново отстроенный, расширенный и блестяще украшенный резными башенками и узорной лепниной королевский дворец, Людовик встречал главу католической церкви возле моста через Сену. Как положено, приблизившись к папе, он склонился пред ним и поцеловал крест, вышитый у Александра на туфле. Затем подвел в своей новой жене Адалаиде и двум ее братьям — Анри Шампанскому и Тибо де Блуа. День обещал быть жарким, но королева была разнаряжена по последней моде — поверх легкого шенса фисташкового цвета, был надет сложно гофрированный жинп, темно-зеленый и украшенный изощренной золотой вышивкой, парчовый плащ накрывал плечи, густые волосы, заплетенные в косы, украшала тонкая золотая корона, усеянная мелкими бриллиантами и изумрудами. Столь же роскошно была одета и Мари, дочь Людовика и Элеоноры Аквитанской — красивая девушка, если бы густо покрывающие лоб прыщики не портили впечатления от ее хорошенького личика.