Христианский вызов - Ганс Кюнг

В такой перспективе даже десять заповедей Ветхого Завета кажутся в тройном смысле Гегеля «упраздненными»: отмененными и все же сохраненными, поскольку они поднимаются на более высокий уровень через возвещенную Иисусом радикальную «лучшую праведность» Нагорной проповеди:

не только не иметь никаких других богов помимо Него, но любить Его всем сердцем, всей душою и всей мыслью, а ближнего и даже врага любить как самого себя;

не только не произносить имя Божье всуе, но и не клясться перед Богом;

не только освящать субботу покоем, но активно творить добро в субботу;

не только почитать отца и матерь, чтобы жить долго на земле, но, если это необходимо ради истинной жизни, проявить им уважение даже покидая их;

не только не убивать, но оставить даже гневные мысли и слова;

не только не прелюбодействовать, но избегать даже прелюбодейных мыслей;

не только не красть, но даже отказываться от права на воздаяние за перенесенную несправедливость;

не только не лжесвидетельствовать, но в абсолютной правдивости позволять «да» быть просто «да», а «нет» — «нет»;

не только не желать дома ближнего своего, но даже терпеть зло;

не только не желать жены ближнего своего, но даже отказываться от «законного» развода.

Разве апостол Павел — и здесь в необычайном согласии с историческим Иисусом — не был прав, когда он полагал, что любящий исполнил закон? А Августин сформулировал это еще острее: «люби и делай, что хочешь!» Это не новый закон, но новая свобода от закона.

Однако именно ввиду всего этого напрашивается вопрос: остановился ли сам Иисус на словах, на призывах? Удобная, необязательная, ни к чему не обязывающая чистая теория за пределами практики? Что, в конце концов, сделал Иисус? Как обстоит дело с его собственной практикой?

3. Солидарность

Уже слово Иисуса было в высшем смысле делом. Именно его слово требовало всецелого применения к жизни. Благодаря его слову происходило самое существенное: ситуация менялась коренным образом. Ни люди, ни институты, ни иерархи, ни нормы после этого не были теми же самыми, как и прежде. Своим освобождающим словом он одновременно выражал дело Божье и дело человека. Тем самым он открыл людям совершенно новые возможности, действительную возможность новой жизни, новой свободы, нового смысла жизни: жизнь согласно воле Божьей во благо человека в свободе любви, которая оставляет за своей спиной всякое законничество. Причем как законничество установленного священного порядка вещей (закон и порядок), так и законничество насильственно–революционного или аскетическо–антимирского радикализма, и, в конце концов, законничество казуистической морали, лавирующей по среднему пути.

Слово Иисуса не было чистой «теорией» — он вообще не особенно интересовался теорией. В своем благовестии он был полностью связан с практикой, ориентирован на практику. Его призывы требовали абсолютно свободного отклика, но налагали новые обязательства и были для него самого и для других — как мы еще увидим — вопросом жизни и смерти. Но это еще не все.

На стороне обделенных

Хотя слово Иисуса в высшем смысле было делом, все же деятельность Иисуса нельзя свести к слову, его практику — к проповеди, его жизнь — к провозглашению. Теория и практика у Иисуса совпадают во всеобъемлющем смысле: его благовестию соответствует весь его образ действий. Подобно тому, как слово благовестия обосновывает, оправдывает его образ действий, практический образ действий делает его благовестие однозначным, неоспоримым на основании практики: он живет тем, о чем говорит, и это привлекает умы и сердца его слушателей.

Мы уже увидели небольшой фрагмент этого живого образа действий. Иисус обращался в слове и деле к слабым, больным, оставленным. Это знак не слабости, но силы. Он давал шанс человеческого бытия тому, кого по стандартам общества того времени следовало исключить в качестве слабого, больного, презренного. Он помогал им духовно и телесно, дарил многим физически и психически больным здоровье, слабым — силу и всем беспомощным — надежду; все это были знамения грядущего Царства Божьего. Он помогал всему человеку: не только его духовной, но также телесной и мирской составляющим. Он помогал всем людям: не только сильным, молодым, здоровым, но и слабым, старым, больным, калекам. Тем самым дела Иисуса разъясняют его слова, как и наоборот, слова истолковывают его дела. Однако только лишь это никогда не смогло бы привести к такому большому соблазну, который оно действительно вызвало. Речь шла о большем.

Было необычно, что он таким подчеркнутым образом принимал больных и «одержимых». К этому можно было относиться снисходительно; ведь стремление к чуду во все времена требует чудотворцев. Но такое поведение не было лишено проблем. Больные, согласно мнению той эпохи, сами виновны в своем несчастье, болезнь — это наказание за совершенные грехи; одержимые подвержены действию дьявола; прокаженные, уже носящие знак смерти, недостойны общения с живыми. Все они — в конечном счете, без разницы, на основании судьбы, своей вины или просто господствующих предубеждений — изгои общества. Однако Иисус принципиально позитивно относился к ним всем, и, мы можем здесь положиться на Иоанна, принципиально отклонял причинную связь греха с болезнью и общественное изгнание.

К этому еще добавлялось — хотя и не было решающим фактором — то, что, не заботясь о манерах и обычаях, он вызывал подозрение уже своим окружением.

Женщины, которые в обществе в то время не принимались в расчет и на людях должны были избегать мужского общества: древние иудейские источники полны враждебности по отношению к женщине, которая, согласно Иосифу, в любом отношении имеет меньшую ценность, чем мужчина. Советовали разговаривать меньше даже с собственной женой, а тем более с другой женщиной. Женщины жили в удалении от общественной жизни, в храме они могли стоять не дальше двора женщин, а в отношении молитвенных обязанностей они были поставлены на уровень рабов. Однако Евангелия — независимо от историчности биографических деталей — без каких бы то ни было проблем говорят об отношениях Иисуса с женщинами. Согласно им, Иисус не следовал обычаю, который изолирует женщину. Иисус не только не демонстрирует презрения к женщинам, но поразительную непосредственность по отношению к ним: женщины сопровождают его и учеников из Галилеи в Иерусалим; ему не было чуждым личное расположение к женщинам; женщины являются свидетельницами его смерти и погребения. Юридически и человечески низкое положение женщины в том обществе существенно повышается запретом развода со стороны мужчины, который только и мог составлять разводное письмо.

Дети, которые не имели никаких прав: Иисус дает им преимущество, защищает их от своих учеников, ласкает и благословляет их. Совершенно не по–иудейски их поставляют в пример взрослым, поскольку они без расчетов и задних мыслей готовы принять дар.

Религиозно несведущий народ: многочисленные маленькие люди, которые не могли или не хотели тщательно соблюдать закон. Восхваляются «простецы», необразованные, отсталые, незрелые, неблагочестивые, то есть совсем не умные и мудрые, а «малые» или «низкие», даже «малейшие» или «ничтожнейшие».

Это не аристократическая мораль для «благородных», которых Конфуций отделяет от вульгарной толпы. Это и не элитарная монашеская мораль для «рассудительных», которые могли бы подойти для сообщества буддистских монахов. И, конечно, не мораль для высших «каст» в индуистском смысле, которая терпит парий в обществе при условии всей остающейся дискриминации.

Какие бедные?

Бедные маленькие люди. Провокационным образом Иисус возвещал свою весть как радостную весть для бедных. К бедным относился первый призыв, обращение, спасительный зов, его первое обетование блаженства. Кто же эти бедные?

На этот вопрос нелегко ответить, поскольку уже в синоптических Евангелиях первая заповедь блаженства излагается по–разному. Матфей понимает ее очевидно религиозно: нищие «духом», духовно бедные, идентичны кротким из третьей заповеди блаженства, которые как нищие перед Богом осознают свою духовную бедность. Лука же — без добавки Матфея — понимает выражение в социологическом смысле: действительно бедные люди. Таким образом, его мог понимать и сам Иисус, к которому, согласно более краткой и, видимо, более оригинальной версии Луки, восходят, по крайней мере, первая, вторая и четвертая заповедь блаженства расширенной версии Матфея: речь идет о действительно бедных плачущих, голодных, неудачниках, находящихся на обочине, обойденных, отверженных, угнетаемых на этой земле.