Белоэмигранты на военной службе в Китае - Сергей Балмасов

К концу января инструкторский русский офицерский отряд или Юнкерское училище также был расформирован[461]. По данным наших офицеров от 24 января, «положение у нас все ухудшается. Школа расформировывается, так как она отказалась идти ротой в учебный полк. Пока ее забыли, и она продолжает, в общей суматохе, свое существование по инерции, но это долго не продлится»[462].

В то время отношение русских к Меркулову стало просто нетерпимым. Он, будучи человеком невоенным, решил прибрать руководство частями себе. В итоге Тихобразов и другие офицеры подали рапорта об увольнении[463]. Они приняты не были, так как уход этих офицеров означал конец Русской группы и Меркулов остался на прежнем месте советника.

После неудачи у Сучжоуфу в армии Северной коалиции началось повальное дезертирство, которое не остановили самые крутые меры. Даже части генерала Чу Юпу, считавшиеся самыми надежными, стали переходить к противнику. Донесения об этом с тех пор стали обычными. Так, в начале марта 1928 г. корнет Ребров, посланный с разъездом в деревню Вансиндя между Шанхаем и Цинанфу, доложил, что ее жители перешли на сторону противника и открыли по его людям огонь. Кроме того, разъезд задержал часть войск Сун Чуанфана, когда они переходили к южанам[464].

Положение усугублялось тем, что в боях и от эпидемий конная бригада потеряла много лошадей и впервые после осени 1924 г. у наемников в январе 1928 г. появились «пешие кавалерийские части»[465].

Видя неспособность Чжан Цзучана решить проблемы, нечаевцы сами пытались их устранить. Тихобразов, например, инициировал переговоры с администрацией уездов для решения вопроса с продовольствием. Иногда они кончались удачно и им удавалось получать продукты на занятые в высших инстанциях деньги[466].

Зимой остро встал вопрос о размещении войск на постой, чем было очень недовольно население, и Чжан Цзучан запретил без разрешения своим войскам, в том числе и русским, занимать квартиры самовольно[467].

При всех тяготах службы продолжались изнурительные бои против Фына и Чан Кайши. Многие русские в это тяжелое для них время проявляли героизм. Так, за проявленное во время новогодних праздников мужество в боях подпоручик Меньков, разжалованный в 1926 г. за потерю казенных денег из поручиков в солдаты, снова стал поручиком[468].

В начале января в ряде крепостей, где русские стояли гарнизонами, наемники попали в окружение, как это было с 53 русскими в Таминфу. Русским конникам, чтобы избежать плена, пришлось наступать на уже занятые врагом пункты, например город Кочен. Во время движения под откос свалилась машина с русским командным составом, но, по счастливой случайности, никто серьезно не пострадал. Однако это задержало движение отряда[469]. К общим бедам добавилось то, что из-за предательства китайцев и собственного пьянства в крепостях Шануцун и Вынкуйфу под городом Цаочжоу в январе – феврале 1928 г. в плен попала большая часть 2-го конного полка, в чем во многом был виноват его командир полковник Манжетный. В первой крепости в плен попали 105 русских наемников, в том числе 13 офицеров. Среди них был есаул, на должности которого находился подполковник Духовской, и 3 майора; 26 вахмистров, в том числе Иван Лобанов, отличившийся год назад в избиении рикш, 20 старших унтер-офицеров, 16 младших унтер-офицеров и 30 всадников. Кроме того, в плен вместе с ними попали 22 китайца, в том числе 1 младший унтер-офицер, а также 144 лошади и 8 мулов[470].

В крепости Вынкуйфу (Вейкуйфу) 15 января 1928 г. был убит майор Стрелков, после чего 1 февраля в плен попали 37 русских солдат и офицеров и 1 китаец с 32 лошадями и 2 мулами[471]. По другим данным, в плен в этой крепости попали 53 русских[472].

В начале февраля того же года оттуда прибыл китаец, бежавший при сдаче крепости противнику. Оказалось, что захваченных русских отправили в глубь Китая, все они живы, но были ранены хорунжий Зыков, 2 вахмистра и 3 солдата[473].

По данным коммунистов, при взятии Фыном Цаочжоу в плен попали 300 русских, а при продвижении к городу Тайань, по данным китайцев, монгольская кавалерия Фына к северу от него окружила и уничтожила белогвардейский кавалерийский отряд Шаньдунской армии[474].

По китайским правилам попавшие в плен продолжали получать деньги, их снимали лишь с приварочного и провиантского довольствия[475]. Жалованье при этом высылали семьям пленных. Но деньги выдавались, только если было точно известно, что пленный не сдался добровольно[476].

Посланный в конную бригаду в Фансиен офицер Трухин доносил 19 февраля Тихобразову об ее кризисе. Он писал: «Люди морально сильно потрепаны печальной историей со 2-м полком и разоружением пехоты в Цинанфу и непрерывным, более чем 2-месячным мотанием в условиях походно-бивачной жизни в зимнем холоде и при голодном пайке, особенно в Ен-чжоу-фу. Когда пошли из Дун-чана, то солдаты в разговоре выражали неудовольствие, говоря: «Куда опять погнали, заведут так же, как и 2-й полк» и т. д. В общем, войско наше «потеряло сердце». Большинство офицеров и солдат переутомились службой и разочаровались в ней. Слышал от солдат, что «это дело нужно только для начальства, ему до нас мало дела»[477]. Офицеры были растеряны произошедшими событиями и деморализованы. Трухин доносил, что в частях – беспорядок, офицеры не знают, кто из солдат находится в тылу на базе в Цинанфу, а кто находится в их распоряжении[478].

Ко всем негативным явлениям добавлялось то, что многие китайцы не желали служить под начальством русских и выражали им неповиновение[479]. Это стало не последней причиной, по которой наемники стремились освободиться от китайцев в своих рядах. Русские резонно не доверяли китайцам, которые часто переходили к противнику. Так, в марте 1928 г. Савранский донес, что китайские солдаты вступают в разговоры с солдатами врага, что им было категорически воспрещено[480]. Это было первым шагом к измене, и, естественно, данный факт не добавлял доверия русских к китайцам.

Хотя многие отмечали положительные изменения, произошедшие у русских с их реформированием и очищением от китайцев к концу 1927 г.[481], но это была запоздалая мера, она не могла радикально улучшить их положение.

К весне 1928 г. Шаньдунская армия испытывала крах. На судьбе русских это отразилось непосредственно. Они больше года не видели денег, и среди них все больше росло недовольство[482]. Нередко на целый полк в месяц выделяли лишь 700 долларов, хотя только на льготное довольствие ежедневно приходилось тратить 60 долларов. Китайцы задолжали одному русскому полку 10 тысяч долларов, из которых на конец января было погашено только 3300[483]. Ситуация с деньгами стала неуправляемой.

Это объяснялось тем, что финансовая часть у китайцев находилась в зачаточном состоянии и порядок выдачи денег почти отсутствовал. Когда деньги все же поступали, оказывалось, что на них «заприходованных приказом приходных документов нет»[484]. К весне 1928 г. задолженность перед русскими привела к катастрофе. Из полков доносили, что не только нет денег, но и «вконец износилась обувь»[485]. В. С. Семенов доносил в штаб тупана: «Прошу прислать сапог. Многие ходят босыми»[486]. Не хватало не только обуви, но даже сахара, чая, почтовых конвертов, уздечек для лошадей и подков для мулов[487]. Тогда Семенов просил Чжан Цзучана выдавать деньги хотя бы частично, но серебром или индексировать потери от инфляции.

Дело в том, что, несмотря на редкость выплат, русским стали выдавать бумажные шаньдунские доллары, которые за время войны потеряли прежнюю стоимость, и получалось, что они получают в три или три с половиной раза меньше денег. Семенов докладывал: «Семьи наши голодают, нет даже кормовых денег», и он просил выдавать хотя бы раз в месяц что-то, иначе им грозит голодная смерть, так как даже фронтовым частям стали выдавать очень мало продуктов. По словам Семенова, «мы желаем продолжать службу, никто не отказывается от исполнения долга, но для этого необходимо русские части поставить в условия, в которых они могли бы существовать»[488]. Некоторые русские командиры проявляли и в таких условиях чудеса смекалки и находчивости. Например, подполковник Карманов даже в таких условиях умудрялся хорошо кормить свой дивизион[489].

Но без денег чуда быть не могло, и 21 марта было подано коллективное прошение солдат-конников на увольнение. Офицеры отказались его удовлетворить и применили в отношении «бунтовщиков» кнут и пряник. Они, с одной стороны, успокоили солдат тем, что офицеры сами обратятся к Чжан Цзучану, так как все заинтересованы в выдаче денег. Кроме того, солдат укоряли в том, что такими действиями они вредят интересам всей Русской группы, создавая о ней в глазах китайцев неблагоприятное впечатление. При этом они говорили, что все пожелания солдат должны проходить через офицеров. С другой стороны, офицеры обещали при повторении инцидента строго наказать солдат. Ограничились тем, что разжаловали некоторых вахмистров[490]. Однако у офицеров положение было не лучше. Еще летом 1927 г. один из них писал: «Как должен жить я с семьей, не получая 8-й месяц жалования, когда всецело поглощен работой? Я давно уже потерял лицо и не сдерживаю слова. Я серьезно подумываю уйти. Дальше так жить не могу, не могу допустить, чтобы кредитор, зеленщики, прачки и другие пришли к нам и начали бить меня и мою жену»[491]. Другой офицер писал об этом так: «Вообще, скверно. Как бы не стали убегать в конном строю»[492]. Положение было такое, что Семенов писал: «Поеду к командующему фронтом с ультиматумом: или деньги – или мы будем грабить население»[493].