Неуловимый Сапожок - Эммуска Орчи

Маргарита встала и принялась машинально приводить в порядок грязную и мрачную комнату. Аббат так же учтиво, как строил, помогал ей теперь разбирать свою импровизированную стену, все с той же деликатностью, более не приставая к молодой женщине ни с какими разговорами. Он не хотел против воли вторгаться в ее отчаяние и горе.

Через некоторое время она заставила себя заговорить и спросила у старика, как его зовут.

– Меня зовут Фуке, – ответил он, – Жан-Батист-Мари-Фуке, бывший приходской священник церкви Святого Жозефа, покровителя Булони.

Фуке! Это аббат Фуке! Верный друг и слуга семейства Марни!

Маргарита уставилась на него широко распахнутыми от удивления глазами.

Какие воспоминания нахлынули на нее при звуке этого имени! Ее прекрасный ричмондский дом, блестящая вереница гостей и слуг, его королевское высочество по левую руку! Жизнь в свободной веселой Англии – каким невыразимо далеким казалось теперь все это. Ее слух наполнял ленивый и тягучий голос, полузастенчивый смех веселого и неописуемо дорогого человека: «Я надеюсь, что небольшая морская прогулка и английский воздух приведут в чувство милого аббата Фуке, д'рагая, я хочу всего-навсего предложить ему пересечь со мной Канал…»

Какая радость и вера звучали в этих словах! Риск! Амбиция! Гордость! И мягкое дыхание старого парка вокруг! И страсть объятий! И тяжелый запах поздних гелиотропов и роз, способствовавший утрате ее сознания в этих милых объятиях!

Теперь же тесная тюремная камера, трогательное чувствительное существо с дрожащими руками и глазами, полными слез. О, жестокая хитрость ее смертельного врага не могла придумать более сильного и безжалостного тюремщика!

Маргарита рассказала аббату о Джульетте Марни. Он не знал, что мадемуазель де Марни удалось-таки пересечь Канал, и ужасно обрадовался этому.

Он, в свой черед, поведал ей историю драгоценностей Марни; как он спрятал их в склепе своей маленькой церкви и как собрание конвента приказало закрыть все церкви и поставило перед всеми служителями доброго Бога альтернативу – отречение или смерть.

– Мне предложили лишь заключение в отдаленной тюрьме, – просто продолжал старик. – Но тюрьма сделала меня не менее беспомощным, чем гильотина, потому что внутри доброго Бога ограбили церковь Святого Жозефа и похитили драгоценности, за которые я поручился жизнью.

Однако говорить о счастье Джульетты де Марни было огромной радостью для аббата. Кое-какие слухи об удачах и отваге Сапожка Принцессы доходили до маленького провинциального кюре, и ему было приятно узнать, что Джульетта обязана своим спасением этому человеку.

– Добрый Господь вознаградит и его, и тех, о ком он заботится, – добавил аббат Фуке с такой серьезной верой в могущественную власть, что она показалась даже странной при теперешних обстоятельствах.

Маргарита облегченно вздохнула; первый раз во всем этом кошмаре, сквозь который она так мужественно прорывалась, на глазах ее появилась живительная влага. Чудовищное нервное напряжение наконец оставило ее. Она подошла к старику, взяла его морщинистые руки и, упав на колени, облегчила потоком слез свое переполненное сердце.

ГЛАВА XX

ТРИУМФ

День, в который членами Комитета общественной безопасности было получено письмо от Шовелена, стал воистину величайшим праздником.

«Монитор» от 22 сентября 1793 года, или 1 вандемьера I года Республики, сообщает, что 60 узников из числа подозреваемых, вина которых не была доказана, выпущены на свободу.

Шестьдесят!.. Приятный подарок в честь возможной поимки Сапожка Принцессы!

Комитет склонился к великодушию. Жестокость на мгновение уступила место радости от грядущего триумфа.

За того, чье сердце было переполнено беспокойством о благополучии людей, был назначен отменный приз.

Робеспьер и его децимвиры ликовали, и вместе с ними должны были радоваться еще шестьдесят человек. Так было! Уже завертелись соображения по поводу целого национального праздника и всеобщего помилования, как только этот наглый англичанин получит наконец по заслугам.

Всеобщее помилование, конечно же, всегда можно запросто отметить. Даже для тех шестидесяти оно было всего лишь отсрочкой. Эти спасители народа только слегка и ненадолго разжали кулак, чтобы завтра сжать его еще вдвое крепче. Но все вперед, к чистосердечному веселью!

Сапожок Принцессы во Франции или вот-вот появится, и в назначенный день он будет лично препровожден солдатами Республики в тюрьму, а затем и на гильотину. Англия все равно уже в состоянии войны с нами, и нам нечего о ней слишком беспокоиться. Мы можем вздернуть любого англичанина, кого бы мы ни поймали, и Англия ничего больше сделать не сможет; не сможет бомбить наши порты, беситься и угрожать, объединяться с Фландрией, Австрией, Сардинией или даже самим дьяволом, если ей будет угодно.

Allons! Voque la qalere![5] Сапожок Принцессы, возможно, уже у нас! Опаснейший, более всех досаждающий враг готов попасть в наши лапы.

Письмо гражданина Шовелена было составлено весьма категорично:

«Гарантирую Вам, гражданин Робеспьер, а также всем членам революционного правительства, доверившим мне это весьма деликатное поручение…»

Чувственные губы Робеспьера саркастически ухмыльнулись. Весь гражданин Шовелен виделся в этом цветистом стиле, ибо трудно назвать весьма деликатным поручением то, что было дано ему под угрозой смерти.

Но это не главное!

Главное, «…что четыре дня спустя после указанной даты, через час после захода солнца, человек, скрывающийся под таинственным псевдонимом Сапожок Принцессы, будет на южном крепостном валу Булони».

«Четыре дня спустя после указанной даты.» А письмо гражданина Шовелена было помечено 19 сентября 1793 года.

– Так и прет аристократом – маркиз Шовелен, – сказал Мерлен, якобинец. – Можно подумать, он не знает, что все добропорядочные граждане называют эту дату 28 фруктидора I года Республики.

– Неважно, – нетерпеливо и холодно прервал Робеспьер. – Как бы мы ни назвали этот день, через сорок восемь часов проклятый англичанин сунет свою голову в петлю, из которой ему будет не так-то просто выпутаться.

– Вы верите обещаниям гражданина Шовелена, – лениво передернув плечами, прокомментировал Дантон.

– Лишь потому, что он обратился к нам за помощью, – сухо отпарировал Робеспьер. – Он уверен, что этот человек будет здесь, но не уверен, что сможет поймать его.

И все-таки большинство продолжало считать письмо Шовелена всего лишь пустым хвастовством, потому что никто из них не знал ничего толком о причинах, побудивших его написать. Никто даже не мог себе представить, каким образом бывшему послу удалось столь точно определить день и час, в которые злейший враг Франции попадет во владения тех, над кем он так нагло издевался.