Собаки и другие люди - Прилепин Захар

Возле заброшенного дома я спустил собак с поводков, внимательно следя за ними: надеялся, что хотя бы кошачий труп они найдут, и мы похороним его по-человечески.

Но, покрутившись на месте убийства, собаки вернулись ни с чем.

На другое утро пластырь с носа Кая слетел – и я увидел то, на что и надеяться не смел: рана уже затягивалась.

К четвёртому дню она совсем сошлась. Когда я касался её, Кай даже не прятал морду.

…Спустя неделю меня разбудили собаки. Они бесновались и шатали вольер.

Лай был на редкость озлобленный. Отчаявшись добиться желаемого, Кай завыл.

«Чужой во дворе…» – понял я.

Выглянул в окно, но никого не увидел.

Тихо пройдя по дому, остановился у дверей и прислушался. Собаки заглушали все иные звуки.

Я медленно провернул замок и раскрыл дверь.

Было шесть утра. Рассвет выглядел тоскливо и кисло.

Посреди двора сидел тот самый кот. Я едва не перекрестился.

– Ты чего пришёл? – спросил я громко, мгновенно ощутив сухость во рту.

Присел на корточки и вгляделся в него, пугаясь увидеть обглоданную кошачью морду и ту самую кишку, наполовину склёванную птицами.

Но нет, кот показался мне вполне живым.

Он, я отчётливо это расслышал, мяукнул, и, хоть и не слишком ловко – подводила левая передняя лапа, – сделал ко мне несколько шагов.

Сел и снова мяукнул.

– Вот чертовщина, – сказал я и бросился в дом.

Впопыхах оставил дверь открытой, но испугался, что этот недомертвец забежит за мной, и, на бегу развернувшись, влепил по ней ногой.

Дверь гулко ударила о косяки. Собаки возлаяли с пущей силой.

Со вчера я размораживал им рыбу в тазу – и схватил за хвост не самую крупную треску.

Возвращаясь, подумал, что кот, испугавшись грохота двери, сбежал, – но нет, он оставался на месте, не обращая никакого внимания на собак.

Я положил рыбу на заледеневший покров двора и толкнул к нему. Он чуть сдвинулся, пропустив скользящую мимо рыбу. Примерился, как её взять половчей. Прикусил за верхний плавник и, прихрамывая, потащил со двора.

Ошарашенно я смотрел ему вслед.

– Больше не приходи, во второй раз разорвут насмерть! – крикнул.

…Он больше не приходил.

Несколько раз мы видели его. Сидя на заборе, кот смотрел на белоснежного Кая недвижимым взглядом степняка.

Весной, когда явилась первая травка, соседи наши выпустили на улицу коз.

Козы степенно, словно барышни на балу, переходили с места на место. Кай при виде их натурально дурел, и приходилось накручивать поводок на всю руку, чтобы помнил: я сильней и могу сделать больно.

Кержак тоже рвался, но больше для виду – чтоб показать, скорей, даже не козам, а мне, какой он чудовищный и страшный. Но едва мы проходили коз, Кержак о них тут же забывал.

…А лебединый пёс – нет. Он всё слышал этот козлиный запах, и глаза его темнели.

Теперь я выпускал его только далеко в лесу.

Однако и козы тоже осваивались. Я стал замечать, что они заходят в лес.

Самая взрослая коза старалась держать в поле зрения свой двор – молодые же, хоть и крупные уже козочки, влекомые любопытством, шли дальше.

…В тот раз мы пошли самым дальним нашим маршрутом, и Кержака не взяли.

Спустя три часа, насытившись запахами и впечатленьями, Кай так устал, что плёлся позади меня.

Ноги его были черны – он опять залез напиться в торфяной ручей и, застав там утку, некоторое время, вздымая чёрные брызги, гонял её. Утка не улетала нарочно – где-то неподалёку она высиживала утят, и стремилась увести собаку в сторону.

В долгих прогулках Кай немного дичал, чувствуя в далёком лесу возможность иной, чем ему выпала, жизни.

…Резкий шум заставил меня обернуться.

Мелькнул белый хвост, и Кай стремительно ушёл в сторону. Раздался треск сучьев – так он мог рвануться лишь за добычей.

Едва ли он был виноват в том, что та добыча оказалась – домашней…

Бросившись за ним вослед, я застал его минуту спустя стоящим посреди полянки.

Такой силы я в нём и не предполагал: не пригибая шеи, Кай держал в зубах крупную козу. Морда его была измазана кровью.

Он опустил её на землю передо мной, как ясак. Мёртвое тело упало безвольно.

Глаза Кая в этот раз уже не косили в сторону блудливо и грешно. Чёрные зрачки, заполнившие глаза целиком, смотрели прямо, и он чувствовал себя в своём праве.

– Кай! – говорил я вечером. – Понимаю, что ты, террористом подаренный, не знаешь иного счастья, кроме охоты и убийства. Знаю, что две борзых могут загнать и убить волка. Волка! Способного победить едва ли не любую из человеческих собак. Ты огромен и ловок. Ростом ты выше всех наших кобелей, живущих сейчас и живших до тебя. В скорости тебе нет равных. Ты отличный гончий пёс. Но я не хочу никого убивать в лесу, Кай. Быть может, тебе не слишком повезло, но такой уж у тебя хозяин.

Кай слушал меня нетерпеливо – как делали все мои, теперь уже выросшие, сыновья.

– Постарайся и ты никого не убивать больше? – истово просил я. – Ну, что тебе стоит? Иначе нас выгонят из этой деревни.

Скрепя сердце я отправился к соседям, державшим коз.

Я долго репетировал извинительную речь, то решая рассказывать всю историю Кая с детства, то – лишь с утра этого дня.

«Может быть, рассказать им сначала про себя?» – задумывался я.

Следом подумал, что биография Злого будет выглядеть куда уместней.

В итоге я был краток и даже сух.

– Виноваты, – сказал я. – Сколько? – спросил я.

Скорбную весть они восприняли на удивление невозмутимо, и коротко ответили:

– Пять.

– Пять тысяч? – не поверил я, готовясь отдать в десять раз больше.

– Тысячи три-четыре стоит это мясо, – пояснили они, едва ли не извиняясь. – …ну… пусть будет пять.

Произошла чуть скомканная церемония передачи денег.

– Мы больше так не будем, – пообещал я.

…себе я верил, но Каю – не слишком…

Вернувшись от соседей, я, по детской ещё привычке, некоторое время гонял в голове иные расклады случившейся беседы, – где я, к примеру, являлся с бутылкой вина, а потом ещё несколько раз бегал домой за новой, и, в конце концов, приводил Кая, которого все мы, хоть и не слишком трезвыми руками, обнимаем, и он тоже, расчувствовавшись, начинает извиняться, и говорить, что даже не предполагал увидеть в лесу – домашнее животное.

…а она не сказала ему об этом…

Во сне мне снова виделось сначала всё, как было в действительности, а потом, словно проломив скорлупу реальности, я оказывался в другом мире.

Там все мы оставались собой, но принимали более точные формы.

Кай там был изыскан, как мушкетёр, и перемещался с дуэли на дуэль, не испытывая к своим противникам ни зла, ни мстительного чувства.

И о раскаянье тоже не ведал. Дурные сны не тяготили его. Кровать его никогда б не была взъерошена ночным метаньем и попытками зарыться в подушки от настигающих кошмаров.

Разве что при случайной, на узком бульваре, встрече с приятелями он мог выронить на дорогу белый платок с вышитым вензелем женского имени.

…И о таких женщинах его приятели не смели и мечтать.

В раскалённом июле мы уходили с Каем вверх по реке.

Мы обожали эти прогулки.

Рыская вдоль берега, он находил себе множество занятий: гонял стаи мальков, ловил лягушек, исследовал птичьи следы. Охотно переплывал вослед за мной глубокие места. Нёсся сквозь густые прибрежные травы, восхищаясь создаваемым шумом, своей силой, и всем этим июльским благолепием.

На нас и так смотрело всё мирозданье – но человек слаб, и мне всегда этого было мало.

Когда я слышал, ещё вдалеке, людские голоса, – я нарочно подзывал его.

Мне нравилось, что сплавляющиеся сквозь дикую эту местность люди вдруг, на очередном повороте, видят нас – и удивляются негаданной и таинственной встрече.

«Какая собака, смотри».

«И мужчина с ней».

«Откуда они здесь?»