Свобода - Джонатан Франзен

— Закончу здесь и поплаваю.

— Там холодно.

— С каждым днем чуть-чуть теплей.

Вернувшись домой, она позавидовала Уолтеру — тот мог сказать Ричарду, что любит его, и не желать при этом ничего разрушительного, всего лишь взаимной любви. Как все просто у мужчин! Она же чувствовала себя неподвижной жирной паучихой, которая год за годом выжидает и плетет свою сухую паутину. Внезапно ей стали понятны былые чувства девочек из колледжа, которых возмущала непринужденность обращения Уолтера с Ричардом и раздражало его назойливое присутствие. На мгновение она увидела Уолтера глазами Элизы.

Может быть, и мне придется, может быть, может быть, повторяла она себе, ополаскивая цыпленка, и тут же уверяла себя, что вовсе не это имела в виду. С озера донесся плеск, и она увидела, как Ричард плывет из тени деревьев к золоту пополуденного солнца. Если он и правда ненавидел солнце, как утверждал в своей старой песне, нелегко ему приходилось в северной Миннесоте в июне. Дни длились так долго, что казалось удивительным, что у солнца не кончается топливо. Что оно все горит и горит. Она поддалась искушению ухватить себя между ног, попробовать воду и отшатнуться, вместо того чтобы тоже пойти плавать. Я жива? У меня есть тело?

Картофелины были нарезаны странными линиями и напоминали какую-то геометрическую головоломку.

Ричард принял душ и вошел на кухню в старой футболке без надписей — пару десятилетий назад она была ярко-красной. Волосы ненадолго покорились и, как в молодости, сияли черным блеском.

— Ты изменилась с зимы, — заметил он.

— Нет.

— То есть — нет? У тебя другая прическа, и ты отлично выглядишь.

— Да ладно, другая. Совсем чуть-чуть другая.

— И наверное, чуть-чуть поправилась.

— Нет. Ну, немножко.

— Тебе идет. Так лучше, чем совсем тощей.

— Это ты пытаешься изящно намекнуть, что я разжирела?

Он закрыл глаза и скорчил гримасу, словно пытаясь взять себя в руки. Затем открыл глаза и поинтересовался:

— Откуда все это дерьмо?

— А?

— Ты хочешь, чтобы я уехал? В этом дело? Ты все время так себя странно ведешь, что мне кажется, что я тебя достал.

Жареный цыпленок пах знакомо — что-то такое ей раньше доводилось есть. Она помыла и вытерла руки, порылась в недоделанном шкафчике и нашла там бутылку кулинарного хереса, всю в строительной пыли. Она налила херес в стакан и села на стол.

— Честно? Рядом с тобой я нервничаю.

— Не надо.

— Ничего не могу поделать.

— У тебя нет причин.

Этого ей слышать как раз не хотелось.

— Я только стаканчик выпью, — сказала она.

— Ты что-то путаешь. Мне плевать, сколько ты пьешь.

Она кивнула.

— О’кей. Приятно знать.

— Ты все это время хотела выпить? Е-мое. Пей.

— Я и пью.

— Странная ты. Это комплимент, если что.

— Принимается.

— Уолтеру очень повезло.

— Вот тут нестыковка. Он, кажется, уже так не считает.

— Считает, уж поверь мне.

Она потрясла головой:

— Я хотела сказать, что мои странности вряд ли ему нравятся. Хорошие странности ему по душе, но плохие — не особенно, а именно они ему в основном и достаются в последнее время. Я хочу сказать — есть своя ирония в том, что ты как раз не против плохих странностей, но ты не мой муж.

— Тебе бы не понравилось быть мой женой.

— Это был бы кошмар. Наслышана.

— Очень жаль, что наслышана. Хотя ничего удивительного.

— Уолтер мне все рассказывает.

— Разумеется.

На озере утка крякала о чем-то своем. Утиные гнезда скрывались в зарослях тростника у дальнего берега.

— А Уолтер тебе рассказывал, что я порезала Блейку шины?

Ричард приподнял бровь, и Патти рассказала ему всю историю.

— Вот это да! — с восхищением выдохнул он.

— Ужас какой-то, да?

— А Уолтер знает?

— Хм. Хороший вопрос.

— Я так понимаю, ты ему не все рассказываешь.

— Господи, Ричард, да я ему вообще ничего не рассказываю.

— А зря. Может статься, что он знает о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.

Она набрала полную грудь воздуха и поинтересовалась, что же такого Уолтер о ней знает.

— Он знает, что ты несчастлива, — сказал Ричард.

— Ну, тут особой проницательности не нужно. Что еще?

— Он знает, что ты винишь его в том, что Джоуи уехал.

— Ах, это, — сказала она. — Это я ему более-менее говорила. Не считается.

— Ладно. Может, ты мне тогда расскажешь? Чего не знает о тебе Уолтер — если не считать, что ты потрошитель шин?

Размышляя над ответом, Патти вдруг ощутила пустоту своей жизни, пустоту своего гнезда и бессмысленность существования — теперь, когда дети разлетелись кто куда. Херес нагнал на нее тоску.

— Спой мне, пока я накрываю на стол. Споешь?

— Не знаю, — сказал Ричард. — Это как-то странно.

— Почему?

— Не знаю. Просто ужасно странно.

— Ты же певец. Ты всю жизнь поешь.

— Мне казалось, что тебе не особо нравятся мои песни.

— Спой мне «Темную сторону бара». Мне она нравится.

Он вздохнул, опустил голову, скрестил на груди руки и, казалось, заснул.

— Что такое?

— Я, наверное, уеду завтра, если ты не против.

— Ладно.

— Там работы дня на два, не больше. Верандой уже можно пользоваться.

— Ладно. — Она встала и поставила стакан из-под хереса в раковину. — Можно все же узнать, почему? Мне нравится, что ты здесь.

— Так будет лучше.

— Ладно. Как хочешь. Цыпленку еще готовиться минут десять, так что можно накрывать на стол.

Он не двинулся с места. Последовала пауза.

— Эту песню написала Молли. Я не имел права ее записывать. Это было свинство с моей стороны. Продуманное, расчетливое свинство.

— Очень печальная и красивая песня. А как надо было поступить? Забыть ее?

— Ну да. Не использовать. Это было бы правильно.

— Мне очень жаль. Вы так долго были вместе.

— Ну, и были, и не были.

— Я знаю. Но все же.

Он размышлял о чем-то, пока она накрывала на стол, мешала салат и резала цыпленка. Патти казалось, что она не голодна, но, съев первый кусочек, она вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера, а проснулась в пять утра. Ричард тоже принялся за еду, молча. До определенного момента молчание было многозначительным и волнующим, а потом вдруг стало утомительным, неловким. Она убрала со стола, выбросила объедки, помыла посуду и увидела, что Ричард вышел на террасу покурить. Солнце наконец село, но было еще светло. Да, подумала она, лучше ему уехать. Лучше, лучше, лучше.

Она вышла к нему.

— Пойду прилягу и почитаю.

Ричард кивнул.

— Хорошо. Увидимся утром.

— Вечера здесь такие долгие, — сказала она. — Свет не хочет уходить.

— Здесь было здорово. Спасибо вам.

— Это все Уолтер. Мне не пришло в голову тебя пригласить.

— Он тебе доверяет, — заметил Ричард. — Доверься ему, и все будет хорошо.

— Может быть. Может, и нет.

— Ты не хочешь с ним быть?

Это был хороший вопрос.

— Не хочу его терять, если ты об этом. Я не думаю о расставании. Я чуть ли не дни считаю, когда Джоуи наконец надоедят Монаганы. Ему еще год учиться.

— Это ты к чему?

— К тому, что я до сих пор страшно привязана к своей семье.

— И правильно. Это хорошая семья.

— Точно. Так что до завтра.

— Патти.

Он затушил сигарету в памятной датской рождественской мисочке (принадлежавшей Дороти), которую назначил пепельницей.

— Я не хочу быть человеком, который разрушит брак моего лучшего друга.

— Боже! Нет, конечно! — Она чуть ли не плакала от разочарования. — Ричард, что я такого сказала? Я сказала, что иду спать, и «до завтра»! Все! Я сказала, что люблю свою семью. Больше ничего.

Он нетерпеливо и скептически взглянул на нее.

— Правда!

— Конечно, — сказал он. — Я ничего такого не имел в виду. Просто пытался понять, откуда такое напряжение. Ты, наверное, помнишь, что у нас уже была подобная беседа.

— Да, я помню.

— Так что я решил, что лучше уж озвучить это, чем промолчать.

— Хорошо. Ценю это. Ты хороший друг. И ты совершенно не должен уезжать из-за меня. Тебе нечего бояться. Нет нужды убегать.

— Спасибо. Я все же уеду.

— Хорошо.

И она отправилась в постель Дороти, в которой спал Ричард, пока они с Уолтером не приехали и не выставили его оттуда. Прохладный воздух шел из углов, где он прятался на протяжении дня, но в окнах по-прежнему мерцали синие сумерки. Это был свет мечты, безумия, и он отказывался уходить. Она включила лампу, чтобы не видеть его. Борцы сопротивления разоблачены! Пришла пора расплаты! Лежа во фланелевой пижаме, она прокручивала в голове все, что говорила за последние часы, и стыдилась каждого слова. Она слышала мелодичное эхо в туалете, когда Ричард опорожнял мочевой пузырь, а затем плеск воды, пение труб и урчание водяного насоса. Просто чтобы передохнуть от себя, она схватила «Войну и мир» и долго читала.