Лабиринт Данимиры (СИ) - Бариста Агата

Я умилилась. Он ещё и скромный.

— Ты будешь умный молодец, — пообещала я, — если не будешь пугаться, когда отпадёт второй рог. — Надо было идти до конца. — Кстати, может, у тебя выпадет шерсть. Но это тоже будет хорошо. Тогда ты будешь красивый умный молодец. И когти тоже, наверное, отвалятся. — После паузы я предположила: — И уши…  тоже может быть.

Глаза Чудовища снова начали расширяться, и чтобы отвлечь его от тягостных дум, я заговорила беззаботным тоном:

— А хвост? Интересно, есть ли у тебя хвост?

— Хвост? Интересно? — задумчиво повторил Чудовище за мной, и прежде чем я успела как-то осмыслить его действия, встал из-за стола, повернулся ко мне спиной и начал доверчиво приспускать штаны.

Я успела заметить татуировку — какую-то надпись в виде вязи — над левой ягодицей.

— Назад! — страшным голосом вскричала я, когда обрела дар речи. — Вижу, вижу, нет хвоста!

Чудовище подтянул штаны и повернулся ко мне.

— Молодец? Красивый? — спросил он. — Про бобров?

— Э-э-э…  Молодец. Но больше так не делай. Про бобров я расскажу тебе совершенно бесплатно, без стриптиза.

— Без стриптиза? — тут же заинтересовался Чудовище, и я поняла, что времена беспечной болтовни прошли безвозвратно.

Второй рог Чудовище оторвал себе сам, и это случилось тогда, когда во двор пришла осень.

Ночью резко похолодало, невесть откуда налетели жёлтые и красные листья, очертаниями похожие на расплющенные сердца, весь асфальт был устлан ими. Чудовище нашёл в кладовке какой-то жуткий дворницкий фартук, обвязался им, там же взял метлу, связанную из жёстких коричневых прутьев, и после завтрака принялся за уборку территории.

Я лежала на крыльце, поджав под себя зябнущие лапы, и, щурясь, с удовольствием наблюдала за тем, как работает кто-то другой.

Получалось у него неплохо. Вообще с течением времени выяснилось, что Чудовище довольно ловок в обращении с предметами, умеет пользоваться столовыми приборами и обладает точностью и плавностью движений.

С момента выпадения первого рога в его внешности произошли существенные изменения. Морда постепенно трансформировалась в какое-то подобие лица: рот, нос, надбровные дуги ощутимо уменьшились, глаза приобрели удлинённую форму, и шерсть на лице стала постепенно вылезать, оставляя голые бледные проплешины. Зато неожиданно пошла в рост шкиперская бородка, весьма удлинившаяся за последнее время.

Наверное, у обычного человека нынешняя половинчатая наружность Чудовища могла вызвать отвращение ещё большее, нежели прежняя звериная, но у кошачьего восприятия эстетические критерии были другие. Изменения мною отмечались, но впечатления уродства не возникало. Просто он был такой, какой есть — кошка во мне воспринимала внешность Чудовища как обыденность и больше всего порадовалась уменьшению клыков.

Я лениво размышляла, что к зиме борода у Чудовища отрастёт ещё больше, и станет он похож на классического дворника. На Герасима из «Муму». Будет брать деревянную лопату…  интересно, где здесь хранится деревянная лопата — не сомневаюсь, что она есть…  будет сгребать снег, прокладывая дорожку вокруг флигеля…  потому что больше некуда…  и будем мы ходить по кругу, заложив руки за спину. То есть закладывать руки за спину будет Чудовище, а я буду так…  под ногами путаться.

Не успела я загрустить от таких перспектив, как у меня в голове раздался голос:

— Кто такой Герасим Измуму?

Чудовище прекратил мести и ожидающе поглядывал издалека.

— Ты опять подслушивал! — возмутилась я. — Ты же знаешь, что это нехорошо!

— Я нечаянно. И я только про Герасима…  а кто это?

Чудовище приблизился, его глаза горели любопытством.

Если раньше я переживала, что Чудовище не может меня услышать, то теперь он то и дело перехватывал обрывки мыслей, которые я по привычке проговаривала на анималингве. Он закидывал меня вопросами, я же развлекалась сочинением нелепых, но выразительных историй, в которые неизменно вкладывала какую-нибудь мораль. Так, в частности, Чудовище был приучен к чистке зубов по утрам и вечерам (историю про бобра, оставшегося без зубов по причине лени и беспечности, мне и самой было страшно вспоминать).

Я зевнула и сказала:

— Это знаменитая история о великой любви. Посильнее, чем «Ромео и Джульетта». Неужели ты никогда не слышал о Герасиме и его кошке Мяу-Мяу?

— Я не помню, слышал или нет. Ты же знаешь, я болею…

(Мысль о болезни внушила Чудовищу я. У меня возникало много фантастических версий относительно его состояния, но эта была самой простой. Я рассказала, что нашла его здесь совершенно больным, в беспамятстве, а теперь он постепенно выздоравливает. Пока хватало и такого примитивного объяснения.)

— Тогда садись и слушай. Жил-был один Герасим…

— Измуму? — уточнил Чудовище, присаживаясь рядом.

— Да, Герасим Измуму. Фамилия такая. Однажды в студёную зимнюю пору…

— Студёную зимнюю пору…  — зачарованно проговорил вслед за мной Чудовище.

— Да, это когда холодно и с неба падают белые пушинки, тоже холодные…

— Холодные белые пушинки…  не помню…  не помню…

— Ещё вспомнишь, — утешила я его, — какие твои годы. Так вот. Однажды пошёл этот Герасим в магазин…  за пирожками…

— В магазин?

— В такой дом, где стоит много холодильников — для тех, у кого в собственном дому нет этой полезной вещи. Не всем так повезло, как тебе. И работают эти холодильники не на силе мысли, а на силе денег — это такие волшебные штуки, которые…

— Я знаю, — перебил Чудовище и небрежно взмахнул рукой, — деньги — это не интересно.

Да? Ну-ну.

— … И пошёл Герасим в магазин. А дорога его лежала через лес…  Лес помнишь?

Чудовище задумался.

— П-помню…  — с запинкой сказал он и округлил глаза: — Он что, пошёл через лес один? Без охраны? Без…  свиты?

Интересные леса ты помнишь, подумала я.

— Конечно один. Откуда у Герасима свита?

— А Герасим…  он кто был?

— Он был дворник. Это тот, кто двор убирает — примерно как ты сейчас. Только за деньги. В отличие от некоторых, Герасим считал, что деньги — это интересно.

— Он что, был…  — Чудовище долго морщил лоб, я ждала. Нужное слово ускользало от Чудовища, в раздражении он начал дёргать себя за оставшийся рог (рог шатался, как молочный зуб у ребёнка) и наконец произнёс: — Простолюдин?

О как. Становится всё любопытнее. Какие мы слова знаем. Это тебе не «пыш-пыш», это социология.

— В общем, да. Можно сказать и так. Простолюдин. Он же двор подметал.

Чудовище длинным взглядом посмотрел на метлу в своей руке, размахнулся вдруг и отбросил её далеко в сторону.

Я поморгала.

— Дальше рассказывай, — как ни в чём ни бывало сказал Чудовище.

Я снова поморгала.

— А-а-а…  Ну да. Пошёл Герасим через лес. Шапку надел…  тёплую, красную…  корзину взял, да и пошёл себе. Пирожков очень захотел. И маслица.

— Странный этот Герасим. Ради пирожков и маслица отправиться на верную смерть?

— Лес был не такой опасный, а Герасим…  Герасим к тому же был могучим колдуном. Вот такой непростой парень — дворник, простолюдин и колдун всея деревни.

— Так не бывает. Или колдун — или простолюдин.

Я слегка разозлилась. Раньше лапша, которую я наловчилась вешать на уши Чудовищу, не подвергалась критическому разбору. Вспомнить хотя бы кошмарную ахинею про лосей, любителей носить обувь и мыть копыта по вечерам. И ничего, повторила «на бис» раз десять. По заявкам радиослушателей.

Мой хвост начал подёргиваться из стороны в сторону.

— А вот и бывает.

— А вот и нет.

— А вот и да.

— А вот и нет.

Я покосилась на Чудовище.

Он откинулся назад, опершись на руки, и смотрел как с севера на юг движутся распластанные по небу тучи.

На тонких губах — уже почти человеческих — змеилась ухмылка, горбоносый пятнистый профиль принадлежал кому-то другому — незнакомому и недоброму.

Похоже, впереди меня ожидают нелёгкие времена.