Русские исторические женщины - Даниил Мордовцев

Но, чтобы пятно не осталось на памяти убийц, а равно на имени названная царя Димитрия, и чтобы усыпить народную совесть, объявили, что царица Марья Григорьевна и царь Федор Борисович Годунов отравились сами.

Одну Ксению пощадили из всего несчастного рода, чтобы после надругаться над ее красотой и девической невинностью.

Мало этого. Тело царя Бориса, уже похороненное в Архангельском соборе, выкопали из склепа, выбросили из царского гроба, положили в простой гроб и, вместе с телами удавленных жены и сына, зарыли в беднейшем монастыре у Варсанофия, на Сретенке.

Такова была судьба одной из нелюбимых народом дочерей Малюты Скуратова.

Другая дочь Малюты, злую память о которой народное творчество передало позднейшему потомству в своих поэтических произведениях, была замужем, как мы сказали, за князем Димитрием Ивановичем Шуйским.

Не сохранилось в точности даже имя этой женщины, потому что письменные памятники того времени передают это имя различно; но злое дело ее, проклинаемое народом, до сих пор в народном стихе.

Некоторые письменные памятники называют эту дочь Малюты Скуратова Марьей, смешивая, без сомнения, с сестрой, бывшей в замужестве за Борисом Годуновым; другие – Катериной и даже – вероятно по ошибке переписчика – Христиной.

Как бы то ни было, но личность этой дочери Малюты Скуратова украшается в письменных памятниках эпитетами и наименованиями такими: «злого короне злая отрасль», «древняя змее льстивая»; в народной поэзии она слывет под именем «змеи подколодной».

Злое дело, приписываемое этой дочери Малюты Скуратова – это отравление героя смутного времени, молодого вождя и народного любимца, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Скопину-Шуйскому было всего за двадцать лет, когда успешными подвигами против врагов Русской земли, наводнивших тогдашние русские области, он заслужил такую народную любовь и приобрел в несколько месяцев такую громкую славу, какие немногим избранным счастливцам даются целыми годами трудов и славных подвигов.

Эти успехи были причиной того, что у молодого героя явились смертельные враги в близких родственниках, в которых пробудилась зависть к юноше и опасение, что юноша этот станет им поперек дороги и отобьет у них и народную любовь, и московский престол: враги эти были Шуйские же, которым он приходился племянником. На крестинах у князя Воротынского они отравили Скопина-Шуйского, будто бы с помощью дочери Малюты Скуратова, тетки этого самого Скопина.

Поэтому в иных памятниках так и значится, что Михаила Скопина-Шуйского, спасителя Русской земли, испортила смертным зельем «тетка Катерина».

Псковский летописец рассказывает это событие таким образом:

«Не по мнозе ж времени сотвориша пир дядья его, не яко любве ради желаху его, но убийства. И призваша, и ядоша, и пиша. Последи же прииде к нему злого корене злая отрасль, якоже древляя змия льстивая, поиде княгиня Дмитриева Шуйского Христина (Катерина), Малютина дочь Скуратова – яко мед на языце ношаше, а в сердцы мечь скова и – прииде к нему с лестию, неся чашу меду с отравой; он же незлобивый, не чая в ней злого совета по сродству, всемь чашу, испить ю. В том же часе начат сердце его терзати; вземша его свои ему, принесоша и в дом».

В другом хронографе событию этому придается такой поэтически-риторический колорит:

«Бысть князь Михайло крестный кум (у новорожденного сына князя Ивана Михайловича Воротынского), кума же княгиня жена Димитрия Ивановича Шуйского, Мария – дочь Малюты Скуратова. И по совету злых изменников своих и советников помышляше в уме своем злу мысль изменничью – и как будет после честного стола пир навесело, и диавольским омрачением злодейница та княгиня кума подкресная подносила чашу пития куму подкресному, и била челом, здоровалась с кресным Алексеем Иванычем (новорожденным), и в той чаше нити уготовано лютое питие смертное. Князь Михайло Васильевич выпивает чашу досуха, а не ведает, что злое питие лютое смертное, И не в долг час у князя Михаила во утробе возмутилося и не допировал пиру почесного, и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне, и как выходить в свои хоромы княженецкие, и усмотрела его мати и воззрила ему в ясные очи, и очи у него ярко возмутилися, а лицо у него страшно кровию знаменается, а власы на главе у него стоя колеблются. И восплакалася горько мати его родимая, а во слезах говорить ему слово жалостно; «чадо мое, сын князь Михайло Васильевич, для чего рано и поздно с честного пира отъехал: любо тебе богоданный сын принял крещение не в радости, любо в пиру место тебе было не по отечеству?» – И нача утроба у него люто терзатися от того пития смертного – мати же да жена его княгиня Александра Васильевна и весь двор его слезь и горького плача и кричания исполнися. И дойде слух сия болезнь его страшная до войска и подручия, до немецкого воеводы до Якова Пунтусова. И многи дохтуры немецкие со многими лечебными присадами и не можаше бо никако болезни тоя возвратити».

Народная поэзия передает это событие различно; но главным образом народное творчество останавливается на том образе события, что будто на пиру – на крестинах бояре порасхвастались кто славой, кто богатством и подвигами; выше всех оказался молодой князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский: – его и извели с помощью дочери Малюты Скуратова.

Вот как говорится об этом событии в наиболее обстоятельной песне:

У князя было у Владимира (!),Было пированье почетное:Ой крестили дитя княженецкое.Ах, кто кум – тот был, кто кума была?Ах, кум-от был князь Михайло Скопин,Князь Михайло Скопин, сын Васильевич,А кума-то была дочь Скурлатова.Они пили, ели, прохлажалися,Пивши, евши, похвалялися,Выходили на крылечко на красное.Уж как учали похвалу чинить князья, бояра:Один скажет – у меня много чистого серебра,Другой скажет – у меня больше красна золота.Ах, что взговорит князь Михайло Скопин,Михайло Скопин, сын Васильевич:Еще что вы, братцы, похваляетесь?Я скажу вам не в похвалу себе:Я очистил царство московское,Я вывел веру поганскую,Я стал за веру христианскую.То слово куме не показалося,То крестовой не понравилось;Наливала она чару водки крепкия,Подносила куму крестовому;Сам же он не пил, а ее почтил:Ему мнилось, она выпила,А она во рукав вылила;Наливала еще куму крестовому:Как выпил князь Михайло Скопин,Трезвы ноги подломилися,Белы руки опустилися.Уж как брали его слуги верные,Подхватили его под белы руки,Повезли его домой к себе.Как встречала его матушка:Дитя мое, чадо милое,Сколько ты по пирам не езжал,А таков еще пьян не бывал…Ах, ты гой еси, моя мать родная!Сколько я по пирам не езжал,А таков еще пьян не бывал:Съела меня кума крестовая,Дочь Малюты Скурлатова.

В других песнях говорится так о дочери Малюты в этом событии: собственно бояре подсыпали в питье отравы, а только поднесла чару дочь Малюты Скуратова:

Поддернули зелья лютого,Подсыпали в стакан, в меды сладкие,Подавали куме его крестовые,Малютины дочи Скурлатовой.

Наконец, в одной песне Скопин-Шуйский догадывается об отраве и прямо укоряет в своей гибели «змею» подколодную – дочь Малютину:

Услышал во утробе неловко добре:«А и ты села меня, кума крестовая,Малютина дочь Скурлатова,А зазнаючи мне с зельем стакан подала,Съела ты меня, змея подколодная!»– Голова с плеч покатилася.

Не добром кончила и сама отравительница. Когда поляки во время «лихолетья» овладели Москвой и почти всей Русской землей, они взяли в плен развенчанного царя Василия Шуйского, его братьев и жену князя Димитрия Шуйского, дочь Малюты Скуратова, ввезли их с римским триумфом в свой столицу, везли открыто, напоказ народу: в процессии московских великих пленников ехала и знаменитая дочь Малюты Скуратова.

Там пленников заточили в Гостынский замок. Там они все и перемерли от тоски: и царь Шуйский, и дочь Малюты Скуратова.

Только уже при царе Михаиле Федоровиче кости этих великих пленников, в том числе и кости дочери Малюты Скуратова были с царственными почестями перевезены на родину, в успокоенную Москву.

III. Ксения Годунова

Фамилия Годуновых появляется на историческом горизонте Русского государства каким-то метеором и таким же метеором исчезает: в голове метеора является крупная личность самого Бориса Годунова, уже достаточно оцененная и осужденная историею; при исчезновении «метеора несколько времени довольно бледная, относительно, но в то же время и в высшей степени привлекательная женская личность, – это личность Ксении Годуновой, и затем метеор совершенно пропадает, и пропадает бесследно. Борис Федорович Годунов, любимец Ивана Васильевича Грозного и его родственник по сестре, а потом царь московский; жена Бориса, нелюбимая всеми дочь опричника Малюты Скуратова, Марья Григорьевна; сестра Бориса, Ирина, супруга царя Федора Ивановича, и, наконец, дети Бориса, Федор и Ксения: из них первый царь, а последняя – невеста принцев, а потом черничка – вот все имена, носившие фамилию Годуновых, над которыми невольно останавливается внимание историка.