Нюрнбергские призраки Книга 1 - Александр Чаковский

— Это не чепуха, Ади, — тихо и отрешенно произнесла Ангелика. — У нас будет ребенок.

— Что?! — приподнимаясь на постели, воскликнул Адальберт.

— Я была не на рынке, а у врача, Ади. Сегодня он сказал мне окончательно: я беременна. — Она наконец повернула к нему голову. — Успокойся, Ади. Ты ведь всегда хотел иметь сына…

Да, он всегда хотел иметь ребенка. Мальчика. Ангелика — тоже. Еще давно по взаимному согласию они решили, что у них будет сын сразу, как только Германия победит и все снова встанет на свои места, жизнь войдет в прежнее, нормальное русло… Но сама мысль о ребенке теперь, когда все в стране рухнуло, когда он сам находится на полулегальном положении, казалось ему невероятной, ужасной! Да, Адальберт всегда хотел иметь сына, которого он сможет воспитать в том же духе, в каком был воспитан сам, воспитать его смелым, беззаветно преданным делу, в котором он, Адальберт, видел главный смысл своей собственной жизни…

— Ты уверена, что врач не ошибся? — почти без надежды произнес Адальберт.

— Теперь — да. Уверена, — твердо и даже жестко ответила Ангелика. И опять — напряженное молчание.

— Боже мой! — воскликнул наконец Адальберт. — Но ведь еще есть время, еще не поздно…

— Не поздно — что? Убить ребенка? — еще жестче спросила Ангелика.

— Гели! Как ты можешь?..

Эту ночь они провели без сна. Адальберт говорил, что, наверное, им следует принять предложение Гамильтона и уехать в тихую, далекую страну, но тут же вспоминал об условии Гамильтона: отдать хранящиеся в тайнике записные книжки. Выдать американцам списки гестаповской агентуры и кодовые обозначения денежных заграничных фондов партии — значит стать предателем, и это клеймо ему придется носить всю жизнь, как шрам поперек лица! Он не сможет занять достойное, подобающее бригадефюреру СС место среди соратников, которые уже покинули Германию и теперь готовы посвятить свою жизнь восстановлению рейха. О его предательстве наверняка станет известно там, где ему придется жить, родившийся у него за границей ребенок будет носить клеймо сына предателя, и национал-социалистская деятельность будет для него полностью исключена!

На следующий день Адальберт пошел к Браузеветтеру и рассказал о своем горе. Но чем мог помочь ему старый учитель?

Только один человек — таинственный Мастер — был правомочен освободить Адальберта от клятвы хранить связанную с его работой в гестапо тайну.

Мысленно Адальберт не раз поднимал третью справа от колонки каменную плиту, опускал в образовавшееся отверстие проволоку с крюком на конце, чтобы зацепить плотно завернутый в клеенку сверток, поднимал его наверх и… Он понимал: никто из нынешних тайных национал-социалистских руководителей не позволит ему отдать списки американцам.

Но тогда Гамильтон вправе считать себя свободным от обещания помочь им с Ангеликой, вместе с их будущим ребенком, покинуть страну…

Браузеветтер выслушал Адальберта с сочувствием, сказал, что попробует связаться с Мастером, но, похоже, старик и сам не очень верил в удачу.

Однако день спустя к Адальберту на черном рынке подошел неизвестный человек и, глядя в сторону, негромко сказал, что Браузеветтер просил его зайти сегодня в девять вечера.

Весь день Адальберт бродил по городу, он не мог заставить себя пойти домой, вспоминал заплаканное лицо Ангелики и не знал, что сказать ей, какое решение предложить. Избавиться от ребенка? Сохранить его и покинуть Германию? И то и другое казалось немыслимым, оскорбляло его лучшие чувства. Убить ребенка, о котором он столько мечтал? Отдать Гамильтону записные книжки и всю остальную жизнь чувствовать на себе клеймо предателя? Нет, он не мог взглянуть в глаза Ангелике и потому бродил по городу с одного рынка на другой, чтобы хоть как-то убить время, бродил как неприкаянный, терзаемый тем же ощущением безысходности, которое рвало душу, когда он скитался по развалинам Берлина, не зная, каким будет его следующий шаг.

Бесконечно тянулось время, мучительно теснились в душе Адальберта сомнения, опасения, надежды… Неужели у Браузеветтера его ждет свидание с Мастером?

Дом Дитриха был виден издалека, Адальберт ускорил шаг и тут обратил внимание, что возле дома медленно прохаживается какой-то человек. Наблюдение? Слежка? Адальберт остановился, между ним и домом оставался какой-нибудь десяток метров, и тут человек, что прохаживался у крыльца, неожиданно обернулся и быстро направился к нему. И тогда Адальберт узнал его. Узнал по короткой куртке и рябоватому лицу. Это был тот самый человек, который утром подошел к нему на черном рынке, чтобы передать приглашение Браузеветтера. Приглашение или приказ?

Рябой подошел к Адальберту вплотную и тихо сказал:

— Я только что от Браузеветтера. Вам надо идти со мной.

— А где же сам Брау…? — начал было Адальберт, но рябой прервал его:

— Ему все известно. Он выполняет вашу просьбу. Следуйте за мной.

Рябой быстро двинулся к дому, но до крыльца не дошел, свернул за угол. Адальберт в растерянности шел за ним. И тут он увидел то, что меньше всего ожидал увидеть: позади дома Браузеветтера стоял маленький автомобиль. Рябой открыл дверцу.

— Садитесь! — пригласил и в то же время приказал он.

— Но зачем?! — воскликнул Адальберт. — Куда вы хотите меня везти? И где герр Браузеветтер?

— Я повезу вас туда, куда вам надо и где вас ждут, — сказал рябой и на этот раз уже тоном явного приказа повторил: — Садитесь!

У машины было две дверцы, и вмещала она только двоих.

Они быстро миновали город, лавируя среди руин, — рябой, судя по всему, был опытным водителем, — и вскоре очутились в лесу; меж сквозных деревьев вилась узкая, хорошо расчищенная дорога, голые ветви почти касались ветрового стекла, и Адальберту казалось, что лес и ветви хотят задержать его, предостерегают…

Рябой включил фары. Ехали в полном молчании, оно угнетало Адальберта, он спросил:

— Что это за машина? Явно не немецкая.

— Американская, — односложно ответил рябой. Ехали недолго, минут через пятнадцать машина вырулила на поляну, в центре которой стояла небольшая белая вилла. Окна ее были зашторены, над верандой второго этажа чуть колыхался флаг, в темноте Адальберт не мог разобрать, чей именно. Вблизи виллы вышагивали взад и вперед несколько человек — охрана. Рябой мигнул фарами и затормозил. Два охранника подошли к машине, держа правые руки в карманах пальто.

Рябой открыл со своей стороны дверь и тихо сказал:

— «Паук». К Мастеру.

Сердце Адальберта заколотилось. Он был на пороге тайны. Как вести себя? Будет счастьем, если Мастером окажется кто-либо из бывших руководителей гестапо или партии, тогда можно разговаривать совершенно откровенно. А если это незнакомый, чужой человек, выплывший на поверхность только теперь и ставший во главе подпольной национал-социалистской организации? Можно ли в этом случае полностью доверять ему?

Рябой шел впереди, Адальберт — за ним, а охранники, держа руки в карманах, — по обе стороны от Адальберта. Рябой поднялся по широким ступеням и распахнул белую дверь.

Адальберт оказался в обставленном изящной белой мебелью холле. Двери, ведущие внутрь виллы, были тоже белыми. Рябой открыл одну из них и отошел в сторону.

— Входите.

Адальберт перешагнул порог. Комната, в которой он теперь оказался, была тоже белой, белый с золотом диван, обитый светлым плюшем, небольшой застекленный шкафчик с книгами, стол, на котором горела лампа под низким зеленым абажуром, а за столом, на фоне белой шторы-маркизы, сидел грузный человек в коричневом, похожем на балахон одеянии.

— Разрешите? — тоном военного, входящего к старшему по чину, спросил Адальберт. Коричневая туша шевельнулась, человек повернулся лицом к Адальберту и…

Он едва не вскрикнул, узнав патера Вайнбехера.

— Эт-то вы?! — заикаясь от неожиданной радости, воскликнул Адальберт.

— Я, сын мой, — патер вышел из-за стола и подошел к Хессенштайну.

— Но как… откуда… почему вы здесь?

— Все в руках божьих, — с улыбкой ответил патер.

Адальберт не мог прийти в себя, захотелось упасть перед патером на колени, поцеловать руку, в которой чуть постукивали черные четки, — он хотел сделать это не потому, что верил в бога, а от охватившей его легкости, почти счастья. Вайнбехер поднял руки, возложил их на голову Адальберта, благословляя его, и тот не удержался, ткнулся губами в широкий рукав коричневой сутаны.

— Как живешь, сын мой? — спокойным, мягким голосом спросил Вайнбехер. Но Адальберт был не в состоянии отвечать, мысли, одолевавшие его по дороге, все сразу толкались наружу; не веря себе, он спросил о главном:

— Вы… Мастер?

— Все служители церкви — мастера душ человеческих, — с добродушной улыбкой на мясистом лице произнес Вайнбехер.