Инструмент богов - Лариса Соболева

– Правду вы не хотите слышать, – промямлил он.

– А правда, Линдер, в том, что ты не можешь быть полезным обществу. Тот, кто попробовал крови и силы, уже не остановится. Такова природа человека.

Он перестал отвечать на вопросы.

Тем временем Майя доканывала мужа:

– Как такое могло произойти? Колька один расправился с бандой. Не вы, а он! Без него не вышли бы на банду, кишка у вас тонка. А вы его же арестовали? Кто вы после этого? И особенно ты!

– Не кричи, – тихо буркнул Тарас. – Что от меня хочешь?

– Выступи на суде, скажи, как было дело.

– Не поможет.

– Не поможет? Как это? И что будет с ним?

– Его расстреляют, Майка.

– Ах, вот как... – Она опустилась на табурет, а до этого металась из угла в угол. – Как будешь Вере в глаза смотреть?

– Я в свои глаза не могу смотреть.

– Делай, что хочешь, но ты должен помочь Кольке.

– Как? – апатично спросил Тарас.

– Это твое дело. Ты притащил Губина? Ты уговорил Кольку, чтоб он поверил ему? Вот теперь исправь свою ошибку. Иначе... уйду от тебя.

– Я знал, что ты всегда была влюблена в Викинга.

– Дурак. Запомни: расстреляют Кольку, расстреляют нашу жизнь.

Она вышла из комнаты, а Тарас налил стакан водки, выпил большими глотками, утерся и с тоской проговорил:

– Губин, хм... Такой же подневольный.

Тарас думал, бабский язык живет отдельно от ума, когда ум обгонит язык, наступит мир и покой. Ошибся. Майка спала в другой комнате, а Новый год ушла встречать к Вере. Сидел Тарас с тещей за столом в молчании, выпили за пятьдесят шестой и разошлись по углам. Однажды вечером он навестил Веру, она была не одна, с Раймондой Багратионовной. Старушка, сославшись на дела, вышла, а он подошел к Вере, виноватый и раздавленный:

– Вера, я не виноват.

– Я знаю, Тарас. И ни в чем тебя не виню.

– Спасибо. Майка бесится...

– Пройдет. Она любит тебя.

В ее надломленной позе, в смирении с обстоятельствами, в готовности к удару и великодушии к нему читалась такая безысходность, что Тараса будто ножом по сердцу полоснули. Но он действительно не виноват в том, что кругом полно идиотов, у которых цель примитивна, как они сами: выслужиться. А чужая судьба, чужая жизнь – это все труха. Тарас шел домой и думал: неужели нельзя ничего исправить?

Чем хорош принцип простоты – рассчитанный на примитивность мозгов, он обеспечивает выигрыш. Нехватка людей, горы нераскрытых дел, частые вызовы, содержание преступников в соседнем здании с общим двором – все это явилось почвой к простейшему выходу. Тарас выжидал с редким упорством, в конце января выпал шанс. Приказали привести на очередной допрос Линдера, а сопровождать преступника некому, один конвоир. Тарас, изредка сопровождавший других преступников по собственной инициативе, вызвался привести и Линдера. Николая вывели из одиночной камеры, он сложил руки за спиной, его повели по коридору.

– Ты камеру не закрыл, – сказал Тарас конвоиру.

– Нет, закрыл, – заверил он.

– Пойди, проверь.

– Не положено...

– Да никуда он не денется, – усмехнулся Тарас. Конвоир побежал назад, а Тарас тихо и быстро заговорил: – Викинг, слушай... Сейчас выйдем во двор, там у стены стоит «Студебекер». Грузовик был сломан, я тайком починил, об этом не знают. Забери у меня пистолет и стреляй.

– Куда?

– В меня, дурень.

– Я не могу. Нет.

– Стреляй в ногу, беги к «Студебекеру» и гони. Машина мощная, ворота протаранит, тебя не догонят, если выедешь отсюда.

– А ты? Тебе за мой побег...

– Я сказал, что делать, – процедил сквозь стиснутые зубы Тарас. – Тебя к стенке поставят, а меня нет. Только обязательно выстрели, иначе подведешь меня, и тогда мне придется туго. Ну, удачи тебе.

Как раз проходили мимо грузовика. Николай «напал» на милиционера, мгновенно вытащил у него пистолет из расстегнутой кобуры. Отбежал и выстрелил в ногу Тараса. Друг схватился за бедро, согнулся, покраснел как рак, скрежеща зубами. В это время появился конвоир, вскинул ружье, а Николай уже забирался в машину. Превозмогая неимоверную боль, Тарас выпрямился и замахал руками конвоиру, загородив собой Николая:

– Стреляй! Стреляй, уйдет!..

– Отойдите, товарищ капитан! – закричал конвоир, целясь.

Николай завел мотор, грузовик рванул... А Тарас, волоча раненую ногу, бежал на конвоира, которому мешал прицелиться:

– Стреляй, падла!

Конвоир выстрелил. Выбежали милиционеры, доставая пистолеты, но Николай пробил ворота и вылетел на улицу. Он понимал, что за город выезжать нельзя: постам сообщат, и его перехватят. Покружив по городу, он бросил «Студебекер», добрался до безлюдного берега реки, там спрятался под насыпью. А был он в рубашке и пиджаке, чтобы не замерзнуть до смерти, напрягал и расслаблял мышцы тела, делал другие движения, но не выходил. Когда наступила тьма, он выбрался, все тело одеревенело, но он заставил себя бежать, бежать, чтобы разогнать кровь.

Николай условным стуком постучал в окно покосившейся хаты, где Фургон жил с престарелым отцом.

– Викинг? Ты?! – появившись на крыльце, распахнул глазищи Фургон.

– Мне бы спрятаться... на день-два.

– Заходи, – открыл он перед ним дверь. – Тихо, отец спит.

Николай очутился в сенях, после прошел, куда указал Фургон.

– Я сбежал, – признался, чтобы сразу определиться, кто перед ним – друг или дерьмо. – Нужен паспорт.

– Мы ж не забирали у Жоси, его покуда не накрыли, схожу к нему, – сказал с готовностью Фургон. – Ты правда сбежал? Во даешь! Слушай, в доме опасно оставаться, вдруг мусора приползут. К курам как относишься?

– Мне бы поесть...

– Это мы мигом.

Фургон принес квашеной капусты в глиняной миске, картошки, хлеба и вареной колбасы, источающей дивный аромат не просто еды, а чего-то мирного, домашнего. Николай сначала долго нюхал кружок, потом медленно ел, запивая еду водой. Наевшись, взял старые одеяла, подушку и залез в курятник, переполошив кур. Но вскоре они угомонились, улегся и Николай, правда, заснуть не мог долго, к тому же куриные блохи ползали по лицу, рукам, ногам. К вечеру следующего дня Фургон притащил паспорт, поделился деньгами, ночью вдвоем пошли к Вере, а куда потом деваться – он не знал. Думал подыскать деревеньку подальше отсюда, затеряться в глуши, а Вера, он был уверен, приедет к нему.

Фургон вошел в подъезд, Николай, опасаясь соседей, ждал жену в стороне от дома. Она очутилась в его руках, и время будто назад вернулось, когда он прошел к ней дорогу длиною в десять лет. Разница состояла лишь в том, что им предстояло снова расстаться, и неизвестно насколько.

– Колька... – рассматривала его измученное лицо Вера, рассматривала, как в то апрельское утро. – Идем, все спят, потихоньку пройдешь...

Прежде чем уйти, он обнял Фургона и сказал:

– Завязывай с воровством, тюрьма не для таких, как ты.

– Так это... я подумаю. Бывай, Викинг.

Вера согрела воды, мыла Николая, поливая из кувшина водой, а он стоял в тазу и невольно сравнивал ее с Сонеткой. Не было зовущего взгляда, и не ритуал перед постелью она исполняла, но при каждом ее касании в него проникала живительная сила. Когда она помогла вытереть полотенцем тело, он нашел те слова, которые не говорил ей, простые и правильные:

– Я люблю тебя...

И любил, как в последний раз. И не услышал «нет, нет, нет». Пока не раздался осторожный стук в дверь. Вера набросила халат, впустила Раймонду Багратионовну, которая явилась в длинной ночной сорочке и в наброшенной поверх плеч шали, с седыми распущенными волосами:

– Верико... Нико... Я застала Параську, она подслушивала под вашей дверью. А потом звонила в милицию, сказала, что ты здесь. Уходить тебе надо.

Николай и Вера заметались по комнате. Он одевался в чистую одежду, а Вера... принялась зачем-то отвинчивать набалдашник на спинке кровати. Кровать с никелированными спинками была самой дорогой вещью в их доме – приданое Веры. Отвинтив набалдашник, Вера попыталась длинной спицей что-то достать оттуда, не получалось. Она шепотом попросила:

– Помоги.

Они сняли панцирную сетку, потом перевернули спинку и вытряхнули... Николай сразу узнал вещи матери: крест с рубинами и сапфирами на толстой золотой цепочке, два обручальных кольца, перстень с изумрудом, бриллиантовые серьги. Собирая все с пола, Вера говорила:

– Твоя мать отдала мне это перед смертью... Она просила отдать тебе, когда ты вернешься. Забирай и беги.

– Куда бежать? – глядя на украшения в своей ладони, произнес Николай. – Везде найдут. Теперь найдут.

– Беги туда, где не найдут. Уходи, Коля, уходи.

Объятия, поцелуи... и шаги в коридоре. Вера распахнула окно, молча указала глазами – лезь туда. Николай подошел к ней, положил на ладонь одну сережку, сжал пальцы жены в кулак:

– Пусть эта будет у тебя, а вторая у меня. Вера, прости... – Он взял в ладони ее лицо с удивительно чистыми и любящими глазами, оставил на нем последние поцелуи и повторил: – Я люблю тебя. Прости.

Стук в дверь. Требовательный, громкий. Вера ахнула, Николай подумал: конец. Все равно найдут, догонят, но попытка побега даст возможность получить пулю вне очереди. И всегда есть шанс уйти...