Лягушка на стене - Владимир Бабенко

СЕЛЬДЯНОЙ ПОЛОСАТИК

Железная дверь каюты задрожала под мощными ударами.

— Наверное, боцман стучит, — спросонья догадался Костя Михайлов.

И действительно, из-за двери послышался крик:

— Эй, студент, все проспишь! Только что «бабу» затащили. Иди скорее в... Твой начальник уже там и велел тебя позвать! Вставай!

Ах, если бы вы только знали, куда и каким страшным голосом посылал Михайлова в этот утренний час далеко не женственный боцман. Михайлов открыл глаза. Перед ним висело ослепительно голубое блюдо иллюминатора.

— Иду, — сказал он прогибающейся под кулаками боцмана двери.

До Кости Михайлова, невысокого, довольно плотного, стриженного бобриком, с уже начинающим оформляться двойным подбородком молодого человека, только сейчас начинало доходить, где он находится. Измотанный полуторанедельной дорогой из Москвы в Приморск, неделей ожидания в этом городе и тремя сутками пути на танкере, Костя Михайлов, студент четвертого курса педагогического института, вздумавший писать дипломную работу по китам, в конце мая 1959 года прибыл на китобазу «Командор», где его ждал научный руководитель, доктор биологических наук Думский.

Вчера вечером, когда в сером тумане танкер подходил к китобазе, Михайлов впервые в своей жизни увидел китов. Два огромных мертвых зверя, связанные, плавали у борта базы. Их тела служили кранцами, амортизировавшими толчок пришвартовавшегося судна. Перебиравшийся на китобазу Михайлов с перекинутого трапа успел рассмотреть глубокие продольные борозды на китовых брюхах, заросших морскими желудями. Долго заниматься натуралистическими наблюдениями студенту не дал напирающий сзади народ. А с китобазы торопил его научный руководитель, профессор Думский, сухой холерический старичок с седеющей бородкой, закрученной вправо (результат постоянного вращения ее по часовой стрелке).

На Михайлова большое впечатление произвел громадный, весь в ржавых подтеках борт корабля, а также аромат несвежих китов — многократно усиленное благоухание прогорклого сала.

Профессор Думский, встретивший Михайлова со свойственной ему энергией, не давая студенту опомниться, пристроил куда-то рюкзак гостя и потащил прибывшего дипломника на часовую экскурсию по «Командору». Студент, измотанный дорогой, в тот день не запомнил ничего, кроме огромной дощатой скользкой разделочной палубы, сложнейшего трехмерного лабиринта, составленного из коридора и лестниц, да еще, пожалуй, циклопических цистерн и танков в трюмах, готовых принять очередные порции китового жира, мяса и костной муки. Михайлов в тот день не запомнил ни одного человека, с которым его знакомил профессор. Единственным, кто остался в его памяти, был боцман, да и то, вероятно, потому, что он не имел привычных книжных аксессуаров: татуировок, шкиперской бороды и тельняшки. Это был пожилой невысокий мужик с серьезными глазами и чудовищной ширины запястьями.

Профессор, заметив наконец, что у Михайлова неприлично слипаются глаза, повел студента в каюту — устраиваться. Они шли по длинному, слабо освещенному коридору со множеством боковых дверей. Одна из них была открыта, и Михайлов увидел во мраке двух спящих мужчин. Один, гигантского роста, удобно расположился так, что его голова и ноги касались пола, а все остальное лежало на сиденье стула. Второй растянулся под столом, мертво обхватив ладонями его ножки.

— Ага, — буднично произнес всезнающий профессор, вглядываясь в эту живописную живую картину, которой можно было дать название «Утро после битвы» или «Утро после свадьбы». — Танкер и почту привез.

Неопытный Михайлов никак не мог связать приход открытки или письма с таким странным способом спать.

— Уже почту раздали, — развивал свою мысль профессор, поднаторевший на китобойном промысле. — А жены им посылки прислали. В каждом ящике по две бутылки, больше не влезает. Ребята и отдохнули. Ну вот и ваша каюта, осваивайтесь. Душ в кормовой бане, помните, мы ее проходили на второй палубе? (Михайлов, естественно, не помнил.) Гальюн — прямо по коридору, ужин, — Думский посмотрел на часы, — через час в кают-компании на первой палубе. (Михайлов и этого не помнил.) В случае чего спросите, как туда добраться. Осваивайтесь. А я пошел, у меня срочное дело есть. — И профессор, взмахнув длинным мясницким ножом, который он ловко выхватил из висевших у него на боку потертых кожаных ножен, исчез в полутемном коридоре.

Михайлов успешно нашел гальюн, до душа и столовой не добрался, а достал из рюкзака кусок хлеба, пожевал и заснул.

А утром его разбудил боцман. Он-то и послал Михайлова туда, ну сами знаете куда, и, как только потом понял Костя, не в переносном смысле, а в прямом значении этого слова.

Буксировщик только что подтащил к борту китобазы самку сельдяного полосатика, и наступило время работы не только бригады раздельщиков, но и научных работников — профессора и студента.

Дипломная работа Михайлова была посвящена размножению китов и изучению спектров питания этих млекопитающих (неплохая тема для москвича, никогда не видевшего моря). Пищевые пробы, по методике Думского, следовало брать непосредственно из кишечника, а вот для того, чтобы выявить, сколько раз китиха рожала и не беременна ли она, надо было обследовать ее половую систему. Именно туда в этот утренний час и приглашал Михайлова из-за двери боцман.

Костя умылся, оделся и вышел на палубу. Погода была отличной: голубело небо, светило солнце, по морю катились невысокие зелено-серые валы, в воздухе и на волнах белели чайки и серели глупыши.

На разделочной палубе Михайлова ошеломил запах протухшего мяса и рыбы. Но студент тотчас забыл о нем: несколько толстых металлических тросов, дрожа, как струны огромной гитары, медленно, под визг лебедок наматываясь на барабан, тащили за хвост по слипу — наклонной палубе — огромного, как подводная лодка, кита. Корма «Командора» оседала под его многотонной тяжестью.

Доктор наук в длинном черном кожаном фартуке и с уже знакомым мясницким ножом на поясе нетерпеливо расхаживал между курящими раздельщиками и смотрел на подтягиваемого сейвала, или сельдяного полосатика. На палубе показалась голова зверя; из закрытой пасти потоками лилась морская вода.

Рабочие курили, опираясь на широкие фленширные ножи, возникшие, вероятно, с самого зарождения китобойного промысла. Они отдаленно напоминали клюшки русского хоккея, но были в рост человека, а та часть инструмента, которая у настоящей клюшки скользила по льду, у фленширного ножа была стальная и к тому же имела бритвенно острую заточку.