Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

и склонен к полноте. Он страдал иногда одышкой. Зная хорошо свой организм, он регулярно каждый день ездил верхом в сопровождении берейтора, стараясь использовать свои поездки всегда с какими-либо определенными разумными целями. Как заботливый хозяин корпуса, он давно уже решил восстановить все беспорядочно вырубленные и запущенные участки владений вверенного ему учреждения. Пригласив для этой цели ученого лесовода, он повел это дело по плану, настойчиво и с большим успехом. Объезд всех таких участков верхом был поэтому тоже для него делом серьезным: он внимательно следил за правильностью хода посадки и роста деревьев. В этой последней экскурсии его сопровождали, кроме берейтора, еще кто-то из хозяйственных чинов администрации корпуса, а также и рабочие.

Уже оканчивая объезд, он обеспокоился видом некоторых посадок на захудалом и запущенном пустыре, плохо, по-видимому, перезимовавших. «Как вы думаете, оживут ли весною эти березки?» – спросил Павел Николаевич, круто повернувшись в седле к своему спутнику… Не успел тот ему ответить, как увидел, что грузная фигура директора стала валиться с коня… Бросились на помощь и поддержали падающего, но он уже был мертв: моментальный разрыв сердца… Такова приблизительно картина его последних минут жизни, переданная очевидцами.

Известие о смерти директора Павла Николаевича Юшенова с быстротой молнии облетело не только Киев, но и весь край, посылавший своих детей на воспитание в Киевскую военную гимназию.

На похоронах этого необыкновенного человека присутствовали такие массы народа, что подобного собрания верующих и пожелавших отдать усопшему последний долг не запомнили самые старые скептики-киевские старожилы. Очень много явилось отовсюду приезжих, которые сообщили со слезами, чем они обязаны почившему. Вот когда открылось все, что было до сих пор тайной. Так, например, обнаружилось, что исключенные Павлом Николаевичем в самом начале его управления 60 кадет отнюдь не были выброшены на улицу: он всех их устроил в разные учебные или технические школы на свой счет и аккуратно следил за их дальнейшей судьбой. Кроме того, через доверенных лиц ознакомившись с тяжким положением многих семей, к которым принадлежали выключенные из корпуса, он тайно (от неизвестного) поддерживал их единовременными или месячными пособиями; имеющим же права помогал устроиться на казенный счет других своих сыновей и дочерей. Следя зорко за всеми питомцами управляемого корпуса, директор через воспитателей, обязанных прочитывать письма от родителей к воспитанникам, узнавал о семейных несчастьях или каких-либо бедствиях в семьях своих питомцев, и опять-таки помощь от неизвестного выручала бедствующих неожиданно, иногда в самую трагическую минуту.

С такой же отеческой заботой относился он ко всем служащим и рабочим корпуса, а также отвечал на многочисленные к нему просьбы нуждающихся и обремененных[39] всякого звания и положения, старательно уклоняясь в своей деятельности от характера или вида «благодетеля» или «благотворительной конторы», где выдают попрошайке все, что тот назойливо попросит. Всякая же помощь и поддержка, строго проверенная, отличалась большой обдуманностью и целесообразностью, отнюдь не заключаясь только в денежной подачке. Так же точно, как и пользовавшиеся его благотворительностью совершенно не принадлежали к какому-либо одному, да еще привилегированному классу людей. Вот почему на его похоронах было такое колоссальное количество людей разного положения в обществе: и знатных, и простых, и богатых, и совершенных бедняков.

Но растрогало всех присутствие на этом печальном прощании с незабвенным начальником, воспитателем, отцом и человеком множества детей обоего пола… Кто внушил детским сердцам, кого хоронят, неизвестно, но думаю, что нечто, не укладывающееся в обыкновенные рамки человеческого ума и рассуждений, подсказало подрастающему поколению, какое уходило от него навсегда великое, чуткое и любящее детей русское сердце…

Вечная и благодарная память тебе, наш великий воспитатель, наставник и друг, незабвенный Павел Николаевич Юшенов. Да будет тебе, по украинскому старинному обычаю, земля пухом! Царство тебе Небесное! Прими и от меня в этих искренних строках дань глубочайшей сердечной благодарности за все, чем я обязан тебе в моем воспитании и образовании.

Глава III

Обучение во 2м военном Константиновском училище (1876–1878 гг.)

Выбор мною училища не был простой случайностью. Я мечтал получить такое образование, какое получил и наш директор П.Н. Юшенов, а потому поступать в Михайловское артиллерийское училище и быть ученым артиллеристом. За недостатком вакансий я предпочел идти во 2е военное Константиновское училище, а не в другое, потому что, по рассказам старших, в этом заведении было лучше поставлено преподавание всех учебных предметов, а кроме того, лишь в это училище поступали желающие не только из военных гимназий, но также и окончившие курс классических и реальных гимназий; в это же училище устремлялись и лица с высшим образованием, желавшие отбыть только что введенную общую воинскую повинность не в рядах армии, а при лучших условиях. Да и само училище, по преемству от Дворянского полка, имело старые боевые и симпатичные традиции, без утрированного немецкого солдафонства, каким славилось 1-е военное Павловское училище. По традиции, большинство питомцев из г. Киева направлялось в Константиновское училище.

К моменту вступления в это училище мне исполнилось около 17½ лет. В день нашего прибытия в это учреждение, после выполнения формальностей по приему нас в вестибюле, мы, новички, назначенные в 410 роту, поднялись за своим ротным командиром во второй этаж, прошли по длинному асфальтовому коридору некоторое расстояние, вошли через застекленную наполовину перегородку с надписью наверху «IVя рота» в другую половину коридора и, подойдя к двери с надписью «Цейхгауз IV роты», мы остановились. Здесь, по указанию командира роты, мы переоделись во все обмундирование училища, а все наше снятое аккуратно сложили, перевязали и сдали в цейхгауз каптенармусу. Наши чемоданчики ротный командир осмотрел и, не найдя ничего запрещенного, разрешил взять с собою.

Мы прошли отсюда с ним в наш дортуар, состоящий из четырех комнат (каждая на один взвод). Нас встретил с рапортом командиру роты дежурный старшего курса. Затем последовало размещение нас по взводам. Каждый взвод, таким образом, состоял из юнкеров двух курсов: старшего (второгодников) и младшего – из вновь поступивших. Начальником взвода был старший портупей-юнкер (с тремя белыми поперечными нашивками на погонах), а ему в помощь – отделенные начальники – младшие портупей-юнкеры (две поперечных нашивки на погонах) и ефрейторы (одна нашивка). Ответственный хозяин в роте, старший над всеми нами – фельдфебель, – обыкновенно избиравшийся из самых лучших и достойных во всех отношениях юнкеров, носил на погонах одну широкую золотую нашивку, а через плечо – специальную шашку с серебряным офицерским темляком; такие же темляки носили старшие и младшие портупей-юнкера на своих тесаках. Все же остальные учащиеся, носившие звание юнкеров, были одеты одинаково,