Последняя акция - Ковалев Анатолий Евгеньевич

Он набрал нужный ему номер.

— Анастасия Ивановна? Вас беспокоит Блюм Михаил Львович. Тот самый рыжий, что был у вас дома со следователем… — Он дал ей время вспомнить, а потом разом выпалил: — Мне надо расспросить вас о многом. Нет, лучше сегодня. Это слишком важно, чтобы откладывать на завтра!

Первая попытка проникнуть в глубь острова Страшного не увенчалась успехом — Юра наткнулся на болото. Он принял мудрое решение — не стал обходить трясину, а вернулся к лодке. Спустив ее на воду, он обогнул остров и зашел на него с той стороны, с которой, по словам Калмыкова, заходили люди в прошлое воскресенье. С этой стороны было рукой подать до противоположного берега. Остров тянулся длинной полосой поперек озера. «Любому мореплавателю придется огибать эту чертовщину», усмехнулся про себя Соболев. На противоположном берегу озера отчетливо выделялся пирс с десятком привязанных к нему лодок, а также какое-то уродливое, наполовину ржавое металлическое сооружение. «Лодочная станция! — смекнул Юра. — Оттуда они и приплыли на остров». С этой стороны берег оказался песчаным и круто поднимающимся вверх, к соснам. В первый миг Соболев даже растерялся, потому что не видел места, куда бы мог приткнуть свою лодку, но потом заметил небольшой мысик, неправильным треугольником врезающийся в воду. На нем-то «мореплаватель» и оставил свое перевернутое судно, весла же на всякий случай решил взять с собой. Уж больно подозрительной ему показалась эта часть острова, столь легко обозреваемая с пирса лодочной станции. Несмотря на усталость, Юра взвалил оба весла себе на плечо и поднялся к соснам.

Чем дальше он продвигался в глубь острова, тем чаще ловил себя на мысли, что за ним кто-то следит. «Самое обыкновенное ощущение для Робинзона на необитаемом острове», — успокаивал он себя. Остров был не широк, а лес не густ. Еще во время первой попытки, дойдя до болота, он видел меж сосен яркий солнечный свет — признак большой поляны. Поляна и в самом деле оказалась огромной и смотрелась нелепо, будто выстриженная на макушке монаха-капуцина тонзура. Он скинул с плеча весла, и тут его охватил непонятный страх. Трава как-то неожиданно встревожилась, словно предупреждая об опасности, а потом гулко зашумели сосны. С детства лес пугал его своей загадочной потусторонностью. Соболев ясно почувствовал отголосок какой-то детской фобии, но, в чем именно дело, не понял. Вспомнил только, как пугала его сказка про трех медведей, которую ему читала в детстве мать. Волосы на голове вставали дыбом, когда он представлял себя на месте заблудившейся Машеньки, в незнакомом пустом доме. Сидеть на чужих стульях, есть из чужих мисок, спать на чужих постелях — он даже картинок боялся в этой книжке! Что-то подобное он ощутил сейчас здесь, на этой поляне.

Юра взял себя в руки. «Никакой чертовщины!» — приказал он себе, хотя место было самое подходящее, чтобы поверить в нечистого. И человек несведущий и не слышавший рассказа старика Калмыкова наверняка бы в него поверил. На старых соснах с толстыми стволами имелись круговые зарубки. «Прожектора вешали на сосны!» — отметил с ходу клубный работник и режиссер массовых зрелищ Соболев. В центре поляны трава была сильно примята в виде правильного прямоугольника. «Устанавливали помост, — продолжал свои наблюдения Юра. — И вертолет здесь вполне мог бы сесть, не задев сосен». Удивляло то, что он не обнаружил никаких отходов цивилизации: консервных банок, бутылок и прочего, чем богаты наши леса после празднеств и пикников. «Не может этого быть! — не верил своим глазам Юра. — По словам Трофимыча, людей тут было предостаточно и прошло немного времени. Пять дней, — сосчитал он, — не увезли же они мусор с собой? Или где-то поблизости вырыли яму?» — осенило вдруг Соболева, но искать эту яму не было сил. Он вернулся к веслам и присел отдохнуть, облокотясь на сосну. Солнце стояло на юго-западе. «Сколько же времени сейчас?» — прикидывал Соболев. Часов он не носил.

«Если солнце заходит в одиннадцатом часу, то сейчас приблизительно шесть, — рассчитал он. — Мишка звонил уже в лагерь и материт меня на чем свет стоит!» Подняться он не мог — спина гудела, ноги отнялись. «Немного отдохну и тронусь в путь», — приказал он себе и закрыл глаза. Спать ему не давал голод. «А Трофимыч сейчас лопает уху вместе с Черчиллем», — Юра явственно представил себе эту картину и улыбнулся. Он с теплотой подумал о старике и о его собаке, стал фантазировать, как в следующий раз привезет им съестное, а старику — табак. Ведь должен он наконец получить зарплату? Когда ему обещала Буслаева? Двадцать второго? Значит, в этот понедельник? Он хотел сегодня позвонить Галке, чтобы отказаться от поездки в Крым, но уже вряд ли застанет ее на работе, когда вернется в лагерь, а домой он звонить не будет — не принято между ними. Хотя почему? Она ведь ему звонила часто. Да потому, что телефон ей поставили совсем недавно. Странно. На ее-то посту без домашнего телефона? А какой у нее дом? Ни ребенка, ни котенка! Сама всегда говорит: «Работа — мой дом!» Не сложилась семейная жизнь — слишком много мужиков вьется вокруг, чтобы на ком-то остановиться.

С этими мыслями, сначала о леснике, затем о Буслаевой, Соболев задремал. Он завалился в траву, широко раскинув ноги и распластав руки.

— Меня убили, — прошептал Юра, отходя ко сну.

Он шарил пальцами в траве и нащупал какой-то камушек, похожий на морскую гальку, отшлифованную волной. Он крепко сжал «гальку» в кулаке, как сжимают люди, превозмогающие физическую боль. Та боль, что полоснула его по сердцу в этот миг, была иного характера. Юра вспомнил море, Адлер, Татьяну в бело-голубом махровом купальнике, который она сшила себе сама, чтобы не тратиться, — денег и так еле наскребли на поездку. Пятилетняя Анечка читает нотации хозяйскому псу Тобику, он, видите ли, мешает ей загорать — искупается и ложится в тень от ее головы, почти ей на голову! Они жили в Адлере «дикарями». Благопристойная армянская семья сдавала им комнату за пять рублей в сутки.

«А шашлык тогда стоил рубль двадцать», — припомнил сквозь дрему Юра, и у него еще сильней засосало под ложечкой. «Накинь рубаху, а то сгоришь! — услышал он Татьянин голос и на миг приоткрыл глаза. Она стояла над ним, держа руки на бедрах и закрывая солнце. — Я пойду окунусь», — сообщила она и направилась в центр поляны, туда, где примята трава. Он следил за ней, пока она не вошла, как в море, в тот зловещий «прямоугольник» и не исчезла.

— Та-ня! — дико заорал Соболев, покидая свое душистое зеленое ложе. Он хотел было бежать за ней, но внезапно понял, что это сон. Он только не мог понять, почему в кулаке у него что-то тикает. «Ах да, галька! — припомнил он и тут же возразил себе: — Какая, к черту, галька в этом лесу?!» Юра разжал кулак и ахнул. На его ладони тикали крохотные часы в белом пластмассовом корпусе с веселой собачкой на циферблате. Он их сразу узнал — Ксюша не раз показывала ему во время репетиций, что спектакль идет ровно пятнадцать минут после ее ухода со сцены и она успеет разгримироваться. И они показывали девять тридцать — время, когда она спустилась в подвальную комнату.

Вечером в лагерь неожиданно приехала Буслаева. Приехала не на машине, а на автобусе, да еще не с пустыми руками, а с зарплатой.

— Что за спешка, Галя? — недоумевала Тренина. — Ты с ума сошла — деньги везешь в переполненном автобусе! Сегодня же пятница, все едут на дачу.

Буслаева отсчитала ей несколько купюр и сообщила:

— Завтра я улетаю в Брянск, на слет поисковых бригад. А где Соболев? Почему он не идет деньги получать?

— Его с утра нет, — заложила Юру Элла Валентиновна.

— Опять в город уехал? — Буслаева с серьезным видом поправила на носу очки. — Лариса, почему ты не загружаешь его в полную силу, как мы с тобой договаривались? Почему он у тебя гуляет?

— Да не уезжал он в город, — оправдывалась Тренина, — ушел из лагеря в таком затрапезном виде. — Немного помявшись, она добавила: — На рыбалку, наверно.