Он уже идет - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Посмотрите на мой образ жизни, – спокойно повторял Залман. – На что, по-вашему, я трачу такую кучу уворованных денег?
– Стану я рыскать по твоей хибаре в поисках кубышек? – усмехался пан. – Спущу с тебя шкуру живьем, а кубышки твоя баба сама выкопает и принесет.
– Нет у нас никаких кубышек, – пожимал плечами Залман. – Еле-еле концы с концами сводим. Не верите – выясните у шинкарей, которым я водку продаю. Спросите, сколько они платят, сравните с тем, почем мне отпускают товар на винокурне, и все станет на место.
Пан считал себя опытным человеком, хорошо разбирающимся в людях. Уверенность и спокойствие Залмана произвели на него благоприятное впечатление. В общем-то, кроме доноса Гецла, у Моравского не было никаких доказательств. Да и сам донос, подслушанный разговор в шинке, мог оказаться пьяной похвальбой или откровенным враньем. И пан Анджей решил послушаться жену – спустить дело на тормозах.
Он, разумеется, еще долго орал на Залмана, угрожая и требуя, но, видя его неприступность, в конце концов отпустил, взяв с него слово даже не думать ни о чем подобном. Слово Зяма дал с легкостью, ему и в голову не могло прийти, что творили за его спиной любимая жена и верный помощник.
Казалось, гроза прошла, и вновь потянулись дни, наполненные медовым шелковым покоем и привычными заботами. Разумеется, отношения со Станиславом Мендель немедленно прекратил. От таких болтунов нужно держаться подальше, а не пускаться вместе с ними в щекотливые и опасные затеи. Но на всемирной фабрике душ делу готовился новый поворот.
Непонятно каким образом, но о незаконной продаже водки стало известно воеводе, и тот немедленно спустил с поводка полицию. Первым взяли Стаса. После двух часов основательного допроса тот рассказал о трех десятках шинкарей, которым через Зяму сбывали незаконную водку. Речь шла не про одну бочку в месяц, а о многих и многих бочонках, которые Мендель забирал в условленном месте, а Залман после продажи привозил деньги. Ущерб казне оценивался в тысячах золотых.
– Это евреи нас подбили, – кривя рот, чтобы не заплакать, каялся Станислав. – Залман все придумал, Залман нас научил, Залман нам крошки бросал, а жирный кусок тащил себе. Он всех нас обманывал, врал на каждом шагу. Я давно хотел прийти и сознаться, но боялся его мести. Он жестокий, безжалостный злодей, если узнает, что я его выдал, сведет со мной счеты!
Следователь не поверил, признание Станислава выглядело оговором. Залман родился и вырос в Куруве, его хорошо знали не только евреи. Портрет, нарисованный свидетелем, мало походил на реального человека.
Кроме того, концы слишком легко и просто сходились в одной точке. Но все-таки следствию решили дать ход. Вызвали трех шинкарей, названных Станиславом, и трое из них подтвердили, что покупали у Залмана недорогую водку. Их показания совпадали с тем, что рассказал Залман, и следователь почти решил закрыть дело, но на всякий случай вызвал еще двоих шинкарей. И вот тут его ждал сюрприз: шинкари полностью повторили слова главного свидетеля о десятках бочонков, еврейской хитрости и обмане.
Тогда на допросы потащили Залмана. Тот повторял, что ничего не знает, не видел и не слышал и понятия не имеет ни о чем, повторяя те же соображения, которые приводил Моравскому. Броха не посвятила его в свои махинации даже намеком, чтобы его показания оставались искренними. Но, в отличие от пана Анджея, полицейских правдивость показаний Залмана не впечатлила.
Допросили Менделя, но балагула молчал как рыба. Не видел, не слышал, не знаю. На том первый круг дознания и закончился.
Показания были запротоколированы и отправлены в Варшаву, поскольку крупными делами занимались следователи рангом повыше, чем мелкий полицейский чин захолустного городка. Зяму и Менделя хотели посадить, но реб Гейче подмазал кого надо, и меру пресечения заменили на домашний арест.
Залман пребывал в полном недоумении. История выглядела более чем странной. Он ничего не слышал ни о подпольной водке, ни о десятках бочек. Если даже нечто подобное существовало, прямой участник столь опасного предприятия не мог проговориться, да еще в присутствии Гецла. О жизни и смерти не болтают в шинке, о таких вещах держат язык далеко за зубами. И откуда взялись шинкари, давшие письменные показания? Залман знал хозяев всех питейных заведений на многие версты вокруг Курува, но об этих слышал впервые. Почему это вызвало недоумение только у него, а полицейские словно не заметили?
Вскоре до Курува докатились слухи об особом следователе из Варшавы. Беспощадный и неподкупный, он не давал никому спуску, а следствие гнал, точно охотничья собака зайца. Для него не существовало авторитетов, все, кроме работы, было ему безразлично. Даже имя его, Славомир (Славек) Дембовский, судебные чиновники Курува произносили осторожно, словно боясь потревожить спящее лихо.
Зяма выслушивал эти слухи с замиранием сердца. И хоть он был полностью уверен в своей невинности, но мало ли ложных дел было состряпано в Польше? Скольких безвинных евреев казнили по фальшивым обвинениям, скольких заморили холодом и голодом в тюремных казематах, скольких забили до смерти во время следствия? Помочь ему в его деле никто не мог, оставалось надеяться только на Всевышнего.
Из дому Зяме разрешалось выходить лишь в синагогу. Путь в нее пролегал мимо полицейского участка, и, по вполне понятной причине, он старался преодолеть этот отрезок пути как можно быстрее. Спустя неделю после допроса, поспешая на послеполуденную молитву, Зяма увидел перед участком забрызганную дорожной грязью черную карету. Таких в Куруве не водилось, и он сразу понял: приехал следователь.
Кучер, соскочив с облучка, почтительно распахнул дверцу. Из темного нутра легко выпрыгнул приземистый господин, одетый строго, но очень, очень дорого. Мундир из темно-синего сукна, с розовым стоячим воротником, но без знаков отличия, сидел как влитой. Господин окинул взглядом улицу и решительно направился ко входу в участок. Дверь хлопнула, поглотив следователя, кучер взобрался на облучок, крикнул лошадям и укатил.
Зяма стоял, словно ударенный громом. Он сразу узнал следователя. И хоть тот был в польской одежде и постригся на польский лад, превратив кудлатую рыжую бороду в короткую бородку, обознаться было невозможно. Бес Самуил-Самаэль собственной персоной приехал из Варшавы вести дело Залмана.
Молился Зяма плохо, посторонние мысли не давали сосредоточиться. На ум лезли слова ребе Михла, сказанные много лет назад, перед его свадьбой с Брохой.
– Будем надеяться, что это поможет, – вздохнул ребе, объяснив Залману, как бороться с бесом Самаэлем и демоницей Махлат.
– Неужели свадьба может не
