Хтонь в пальто - Ирина Иванова

Они заходят в кафе еще дважды: согреться облепиховым чаем, когда у Лии замерзают пальцы даже в перчатках, и просто посидеть, потому что у обеих отваливаются ноги — как-никак три часа гуляли. На логотипе второго кафе изображен подсолнух — почти как татуировка у Дианы на шее. Надо же, какой добрый знак.

— Ну что, убедилась, что не все чудеса от тебя спрятались? — улыбается Лия, размешивая в чае мед.

— С твоей помощью — да. — Диана обхватывает кружку с какао. — Спасибо, что приехала.

— Это моя работа, — пожимает плечами Лия. И подмигивает: — А еще ты — моя подруга. Разве я могла иначе?

У кафе они расходятся в разные стороны: Лия — к метро, Диана — домой, благо тут недалеко. Фонари пушатся оранжевым светом, снег хрустит под ногами, а кончик носа приходится прятать в шарф: к вечеру похолодало еще сильнее.

Диана поправляет собачку за пазухой и вспоминает детскую фантазию: собачка пригрелась и заснула, надо быть тихой, чтобы не разбудить. Когда каталась с горок или пролезала с ребятами на каток через дырку в заборе и бегала там по льду, собачка часто засыпала, утомленная прогулкой, а мама поджимала губы: «Вечно тебя где-то носит!» — но не ругалась.

Хотя нет, однажды все-таки досталось: договорились, что Диана поможет нарядить елку, а она загулялась. Когда вернулась, мама отчитала: «Почему не следишь за временем? Мы для чего часы подарили?» — и сказала, что елку они с папой нарядили сами. Было ужасно обидно, но не столько из-за елки, сколько из-за того, что мама просто не смогла немного подождать. Ведь когда любишь, готов ждать вечно!

А наряжать елку Диана никогда не любила: вешала несколько самых красивых шариков и убегала заниматься другими делами.

Мерзкая гирлянда в чьем-то окне на мгновение ослепляет зеленым, и Диана, протирая глаза, ловит за хвост важную мысль. Она никогда не любила наряжать елку. Не понимала, зачем надевать красивое платье и собираться за большим столом. Да, ей нравились подарки, но получать их в день рождения было приятнее и… понятнее. В этот день ты становишься старше — а кто становится старше в конце декабря и почему подарки дарят не ему, а всем вокруг?

Конечно, живя с родителями, Диана послушно праздновала: вешала украшения, помогала готовить салаты и накрывать на стол. Неудивительно, что сейчас, когда она съехала и впервые будет одна, у нее нет настроения. Привычка говорит, что надо радоваться и закупаться мишурой, а на самом деле…

На самом деле она не любит Новый год и не хочет его праздновать.

— Я не люблю Новый год, — вслух повторяет Диана. — Все любят, а я не люблю. Никогда не любила.

И зеленая гирлянда перестает раздражать: человеку захотелось — он повесил. А ей не хочется — и она ничего вешать не будет: ни гирлянду, ни мишуру, ни шары. Подумать только, как все легко и просто!

«Эх ты! — укоряет себя Диана, переходя через дорогу. — Вроде умная, а до такой простой вещи не додумалась, пришлось Лию дергать!» Хотя тогда не было бы найденной на скамейке собачки, зеркальных рыб, кафе с подсолнухом и просто хорошей дружеской прогулки. Значит, все к лучшему.

Когда Диана поворачивает в свой двор, у нее над головой гаснет фонарь, а кто-то с длинным хвостом и сияющей шерстью шмыгает в кусты. Наконец разглядела себя — и тайные чудеса, видимые далеко не всем, не заставили ждать?

Улыбнувшись, Диана гладит собачку сквозь пальто. Каким бы классным ты ни был, сколько бы разного ни умел, случаются дни, когда даже хтони нужна хтонь.

Февральский мальчик

Декабрь начинается совершенно кошмарно. Конец ноября не предвещал ничего дурного, а тут — бах! — и мороз, так что хочется закутаться в два одеяла, заварить чай с медом в литровую кружку и никуда из дома не выходить. На работу — еще ладно, от нее никуда не денешься, но гулять в такую погоду отправятся только безумцы.

Поэтому Лютый успевает тысячу раз пожалеть, что позвал Вика именно на прогулку: вон как он ежится и натягивает шарф до самых глаз! Надо было засесть у кого-нибудь в квартире, в крайнем случае — в кафе, а не шататься по ледяным улицам.

— Извини, что здесь так холодно.

Вик издает приглушенный смешок:

— А ты погодным магом заделался? Специально мороз нагнал?

— Нет, но… — Лютый дергает плечами. — Я мог бы позвать в гости, а не гулять…

— Тогда за это и извиняйся, — кивает Вик. И сжимает руку: — А лучше не извиняйся вообще. Я рад проветриться, тем более с тобой.

Уши теплеют: тем более с ним. Приятно слышать, что для такой классной хтони, как Вик, он — хорошая компания, а не всего лишь коллега, с которым неплохо коротать рабочие дни и никогда не видеться в нерабочие.

Припорошенные инеем пятиэтажки напоминают едва покрывшихся пухом цыплят: такие же маленькие, растерянные, сбившиеся в кучу, чтоб теплее стало. Цыплят Лютый видел в далеком детстве, когда летом его отправляли в деревню, к бабушке с дедушкой. Работой не нагружали, и почти все время он проводил с местными пацанами: то бегал на речку, то мочил ноги в пруду, срывая рогоз, который все называли камышом (ах, как он горел!), то играл в прятки на заросшем крапивой кладбище. Но иногда бабушка просила помочь, и Лютый отважно набрасывался на сорняки или кормил птиц, живших на заднем дворе. Грозных петухов он обходил стороной, хоть и мог щелкнуть хтонической пастью, чтобы не лезли, — зато шумных цыплят удавалось погладить по пушистым спинкам.

А однажды дедушка позвал Лютого с собой в засаду: какая-то глупая лиса повадилась душить куриц. Они полночи пролежали на сеновале, и Лютый, тихонько отфыркиваясь от лезших в нос травинок, изо всех сил таращился в темноту, но, помнится, все-таки заснул. Разбудили его выстрел из ружья и дедушкин крик: «Вот тебе, поганка!»

Правда, от только что убитой лисы веяло таким нечеловеческим холодом, что оставшуюся половину ночи Лютый проворочался, думая о смерти и хтонической тени, — а наутро, ничего не спрашивая, убежал гулять. Может, бабушка сделала себе новые рыжие варежки, а может, несчастную лису закопали где-нибудь за домом в назидание остальным лисам.

Лютый трясет головой, возвращаясь в реальность. Горло уже привыкло к морозному воздуху; если сейчас повернуть направо, там будет переулок с рисунками на стенах; а Вик так крепко держит за руку, что тревога, ставшая постоянной