Литературная Газета 6327 ( № 23 2011) - Литературка Литературная Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Живые и мёртвые
Честь имею!
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
«Основательный человек!» – говорят все, кто хоть раз встречался с Георгием Михайловичем Плотниковым, ветераном Великой Отечественной войны, кавалером многих боевых и трудовых наград. Сослуживцы, работавшие с ним с первых послевоенных лет, добавляют: «Надёжен, как броня!» Но едва ли не чаще других звучит определение «добросердечный». Заместитель председателя областного Комитета ветеранов Великой Отечественной войны, он в то же время принципиально строг и неумолимо требователен относительно всего, что касается «служебных вопросов».
Как смог этот человек, не раз смотревший в глаза смерти в «сороковые, роковые», сохранить в себе жизнелюбие и оптимизм? Однажды спросил его об этом.
– Никакого секрета нет, – с улыбкой ответил Георгий Михайлович. – Секрет в другом: как жив остался во время войны. Ведь сколько полегло! Почти всё моё поколение осталось там. Друзей, командиров вспоминаю часто…
С минуту молчит, затем вполголоса цитирует Давида Самойлова: «А их повыбило железом…»
Вдогонку задаю вопрос «о месте и значении фронтовой поэзии». Ветеран серьёзно отвечает:
– Фашисты не знали, что затеяли войну с самым творческим на земле народом, с самым духовным. Железо перемолоть можно, а дух – никогда. Как мы ждали в окопах газеты с заметками Ильи Эренбурга, с карикатурами Бориса Ефимова, со стихами Симонова, Твардовского, Суркова! Языком Василия Тёркина разговаривали между собой. И это не агитация, не пропаганда. Не было у фашистов такой силы духа, как у Красной армии, вот они и потерпели крах.
Всегда с некоторым предубеждением относился к разного рода анкетам, трудовым книжкам и другим «малохудожественным» вещам. До той поры, пока не появилась возможность заглянуть в «Учётную карточку члена КПСС Плотникова Г.М.». Читал её с неизъяснимым душевным трепетом. Перед глазами проходила жизнь не только обладателя этого документа, но судьба целого поколения. В том числе и судьба моего отца, участника Сталинградской битвы. Сказал об этом Георгию Михайловичу.
– Да, интересная книжечка! – ответил с грустью в голосе. – Именно – вся жизнь здесь. Дорожили мы ею, как партбилетом, вручённым политруком на фронте между боями. Да и хранилась она как святыня. Сегодня эта «святыня» стала не нужна, вот и получил я её на руки ещё при жизни… Но и самому интересно почитать. Беру иногда в руки, и всё вновь оживает в памяти.
На первой странице читаю: «Год рождения – 1924, место рождения – село Шомполы Коминтерновского района Одесской области, социальное положение – крестьянин». Поднимаю глаза на Георгия Михайловича.
– Всё так, – улыбается он. – Но вот дальше: «В ВЛКСМ – с 1942 по 1943. В октябре 1943 года парткомиссией 96-й Гомельской стрелковой дивизии принят кандидатом в члены КПСС, а в феврале 1944 года – в члены партии».
И вновь цитирует строки поэта: «Война гуляет по России, / А мы такие молодые!»
Вообще говоря, Георгий Михайлович никогда не казался мне пожилым человеком. Вернее, я об этом не думал, глядя в его светящиеся интересом и любопытством глаза. На трибуне областной конференции, в ветеранском парадном строю в День Победы, за рабочим столом, он мне всегда видится полным какой-то затаённой энергии, мерной силы, покоящейся внутри него. Покоряют его неспешность, вдумчивость, обстоятельная рассудительность, житейская мудрость. Именно эти качества и позволяют ему оставаться удивительным собеседником.
По обыкновению сдержанно, без аффектации говорит он о героическом времени, о сегодняшнем отношении к Победе. И вдруг – на подъёме, с какой-то по-солдатски отмобилизованной вдохновенностью читает: «Тот самый длинный день в году / С его безоблачной погодой / Нам выдал общую беду / На всех, на все четыре года».
Прошу рассказать, где застала семнадцатилетнего парня война.
– Дома, в Шомполах. Днём из «тарелки» прозвучали страшные слова, а к вечеру у сельсовета стояли уже призывники. До сих пор в ушах стоят крик и плач провожающих. Люди поняли, что война предстоит страшная, кровавая. 22 июля был призван мой брат, о котором до сих пор ничего не знаю – пропал без вести. Вскоре мобилизовали и меня – перегонять скот в Запорожье. Чего только не натерпелись! Пять раз «мессера» бомбили, всё поле было в коровьих тушах. Через Днепр с остатками стада переходили уже по заминированному мосту. Перешли – и рвануло. Запорожье – в огне. Сдали стадо калмыкам. Вернулись – Одесса уже занята немцами…
Тяжело даётся рассказ. Прошу вернуться к собственно армейской службе.
– Наше дело – связь обеспечить. Без неё, как известно, на войне – крышка. И обеспечить её надо любой ценой… В общем, обрыв случился на линии. И это во время нашего наступления на Орловско-Курской дуге! Посылают одного бойца устранить повреждение – не вернулся, убило. Второго – то же самое. В общем, настала моя очередь. Хоть и раненый, соединил я эти провода, восстановил связь. Конечно, везенье везеньем, но я к тому времени уже обстрелянный был солдат. Да и здоровьем Бог не обидел. Кстати, тогда и первую медаль «За боевые заслуги» получил. Прямо в госпитале вручили. – Чуть помолчав, добавляет: – В песне у Михаила Ножкина есть слова: «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали…» Вот это как раз о нас, о связистах.
В звании младшего лейтенанта он участвует в освобождении Орла, Белгорода, Рогачёва, Жлобина, множества других городов и населённых пунктов Белоруссии. Ко всем вышеперечисленным фронтам добавляется Центральный и 3-й Белорусский. И везде надо было быть впереди.
– Должность обязывает, – как бы оправдываясь, говорит Георгий Михайлович. – Да и характер всегда был такой: только вперёд! Помнишь, у Межирова: «Коммунисты, вперёд!»? Вот и приходилось поднимать бойцов в атаку. А из оружия – один командирский ТТ. Правда, и с «Дегтярёвым» случалось «поработать», и с нашей испытанной трёхлинейкой, и из немецкого «шмайсера» пострелять. В общем, на войне как на войне. Многие так.
Весь он тут, Георгий Михайлович: «Многие так». Может быть, и многие. Но представить себя на месте двадцатилетнего парня, поднимающего роту под шквальным пулемётным огнём, не получается.
– Война сильных людей закаляет, а слабых делает трусами и предателями. Но таких почти не было. После первого же боя человек меняется неузнаваемо, появляются солдатская сноровка, навык, умение. На стороне таких – и счастье солдатское. Порой диву даёшься: мины рвутся вокруг, пули, словно осиный рой, а он бежит от окопа к окопу как заговорённый. Спрашиваешь после боя: «Что, жив?», а он смеётся: «Жив, товарищ лейтенант! И дальше жить буду!» Вот такие ребята и выиграли войну, дошли до Берлина.
На вопрос о наиболее памятных моментах фронтовой жизни говорит:
– Да разве ж обо всех «памятных моментах» расскажешь... Всё памятно. Вот это, – показывает пальцем возле правого глаза, – осколок от фаустпатрона. В Кёнигсберге, в апреле 45-го, дело было. Но даже в госпиталь не ходил, перевязкой ограничился. Какие госпиталя, если война кончается!.. И ещё одного немца никогда не забуду.
– ?
– Как-то во время одной атаки заняли мы фашистскую траншею. После рукопашной бегу по ней с ППШ и вдруг буквально натыкаюсь на немца: сидит в углу траншеи и смотрит на меня такими глазами… Поднял я автомат…
– Очередь?
– Какая очередь?! Опустил оружие, взял его за шиворот и… Отпустил, в общем. Не знаю, остался ли жив этот белобрысый немец… Нет, не жалею, что не выстрелил. В начале бы войны – да, а здесь – конец ей, проклятой. На убийство похоже.
– А страшно было?
– Как такового страха не помню. Наверное, времени не было задуматься над этим. Было стремление выполнить боевую задачу. Но вот чего боялся точно, так это попасть в плен. Насмотрелся такого, что лучше и не рассказывать. В Польше, помню, особенно много немцев переходило на нашу сторону: «Гитлер капут!» Идут себе на восток километровыми колоннами во главе с генералом, и редко – наш солдатик при них с винтовкой. И никого пальцем не тронь.
Говоря об окончании войны, вновь оживляется:
– В апреле 45-го, после взятия Кёнигсберга, нашу армию перебросили на косу Фришкерунг, соединяющую порт Пилау и Данциг в Балтийском море. Немцы, избавляясь от боеприпасов, вели страшный огонь. Метра не было, чтобы мина или снаряд не разорвался. Жуть. Вот здесь и пришло известие об окончании войны. Радости, конечно, не было предела. Салютовали из всего, что под рукой было. Стрельба была грандиозная.
В июне 45-го года старший лейтенант Плотников получает свой первый отпуск за все три года войны. «За твою стойкость, выдержку и дисциплину! – пожал руку командир полка. – Но чтобы ровно через месяц – назад!»
– Как я ехал из Кёнигсберга до Москвы – это особый разговор. Вагоны переполнены, и я, пристёгивая себя ремнём на верхней полке, целую неделю трясся до столицы. Но в двадцать лет всё по плечу. Особенно когда домой едешь. Да ещё руки и ноги целы… А уж когда сел в поезд Москва–Одесса, сердце готово было из груди выскочить. Попросил машиниста притормозить на разъезде Кошково, спрыгнул, а там – полтора километра до родного села. Подхожу, гляжу – мать от колодца воду несёт… Через полчаса всё село было у нашего дома: «Моего не встречал?» – «А с моим не виделись случайно?» – «О моём-то не слышал?» Ну а через месяц – обратно, в полк, который к тому времени дислоцировался уже в Казани.
