Немного ночи (сборник) - Андрей Юрич

– А куда? Тут…

– Садитесь с краю. Только их не трогайте.

– А кто это? – мы аккуратно присаживаемся. Я ставлю на табуретку бутылку.

– Папа с другом. А в честь чего коньяк?

– Батон паспорт получил, – отвечает Кеша.

– На какую цифру заканчивается?

– Три, – отвечаю я. – Хватит с тебя одной бутылки. Это хороший коньяк.

– Слушай, Хохол, пойдем на кухню. Чего мы тут…

– Нельзя на кухню. – раздраженно отвечает Костя, выколупывая ножом пробку из горлышка.

– А что там?

– Нельзя.

Пробку приходится протолкнуть внутрь. Костя разливает коньяк. В рюмках плавают пробочные крошки.

– За тебя, Леха.

Коньяк обжигает горло и горячим комком падает в живот. На языке остается привкус карамели.

Закусываем соленой селедкой и хлебом.

– Хоть бы сала предложил. Хохол называется… – недовольно бубнит Кеша.

Следующий тост произношу я:

– За нас.

– И за тебя, Хохол. – добавляет Кеша.

– Не надо за меня, – мрачно отвечает Костя.

– Почему?

– Не надо.

– Ну, тогда… – Кеша задумывается, – тогда за твою маму.

Костя наклоняется вперед и пристально смотрит в Кешино лицо. Его щеку дергает нервный тик. Рука сжимается в кулак вокруг маленькой рюмки. Кеша замирает и даже перестает дышать.

– Извини, Хохол, я не подумал, – выдавливает он.

– Не подумал что? – Костя неподвижно смотрит Кеше в глаза.

– Я не… я забыл… – Кеша отклоняется назад, на спящего за ним человека.

– Забыл что?

– Ну, вы, тише там! – подает голос спящий.

Костя Гриценко очень не любит, когда кто-нибудь из сверстников говорит о его маме. Связано это с одной историей, случившейся пару лет назад.

У Кости был день рожденья. Но справлял он его не дома, а у приятеля. У того тоже был день рожденья, да к тому же большая квартира. Народу собралось человек тридцать. И все дарили подарки хозяину квартиры. А Косте ничего не дарили. Многие просто не знали, что он тоже именинник. А кто-то знал, но не дарил. Не важно. В общем, было ему слегка обидно, но он старался не обращать на это внимания.

И посреди веселья все вдруг начинают шушукаться и посмеиваться. А Костин друг куда-то пропадает, а потом появляется через некоторое время, и говорит Косте:

– Ты мой друг, хоть мы и знакомы с тобой недавно. И мне не нравится, что тебе никто ничего не подарил. Мне вот сделали очень хороший подарок. Лучше не придумать. Мне подарили красивую женщину. Я только сейчас от нее. Она в другой квартире, на третьем этаже. И я хочу, чтобы ты не ходил на моем празднике с такой кислой рожей. Иди к ней, расслабься. Она ждет.

И берет он Костю за руку, и ведет на третий этаж… Не знаю, с какими ожиданиями переступал Костя порог той квартиры. Хотел он чего, или не хотел. Собирался – не собирался. Но вышел он оттуда через несколько секунд быстрыми шагами. Сбежал по лестнице, выскочил из подъезда и торопливо пошел по улице. И в тот день его нигде не видели. А любое упоминание о своей маме из наших уст он воспринимает как оскорбление. Хотя мы, собственно, и не думали никогда над ним издеваться. Не знаю, как Кеша, а я откровенно сочувствовал Косте. Молча, конечно, сочувствовал. А то бы он меня убил.

– Костя, это кто?

– Никто! Спи…

Мы быстро допили коньяк. И когда я выходил на улицу, я был еще трезвый. Только все сильнее разгоралось тепло в животе.

Дискотека находилась в бывшем детском садике. Не в том, где физкультура, в другом. Поселок был когда-то большим, и детских садов всегда не хватало. А теперь несколько из них заброшены, несколько используются не по назначению. Работает всего один. А тут вот, дискотека. Центр досуга молодежи, как написано на вывеске.

Кому-то из администрации пришла в голову умнейшая мысль: чтобы молодежь развлекалась под присмотром – организовать муниципальную дискотеку. Тут менты, социальные работники, психолог даже где-то есть. И все равно полно пьяных и обкурившихся. Мы, например.

У крыльца главного входа стоит толпа. От толпы поднимается в черное небо пар. И пахнет в ледяном воздухе дешевым одеколоном, табаком и свежевыпитым спиртным. Слышится смех, матерки и девичьи повизгивания. – Открывай! Уже время! – кричит кто-нибудь. И бьет кулаком в черную железную дверь.

Мы обошли сборище стороной и поднялись по узкому обледенелому крылечку с торца здания. Костя надавил кнопку звонка. Через минуту дверь чуть приоткрылась, и на нас уставился карий глаз, обведенный голубыми тенями.

– Это я, – сказал Костя, – открой.

– А с тобой кто? – спросил хрипловатый голосок.

– Свои. Холодно.

– А вот тот маленький на прошлой неделе напился и упал с лестницы.

– Это был не я, – поспешно сказал Кеша.

– И ко мне приставал.

– Так это ты меня с лестницы…

– А не будешь руки распускать!

– Он не напьется! Открой!

– Да он уже косой!

Дверь открывается.

– Идите в гардероб, – говорит невысокая брюнеточка в белой рубашке, и показывает рукой, куда идти.

В здании до сих пор пахнет детским садом. На стенах коридора винни-пухи и буратины. Мы вешаем одежду на крючки, и в этот момент врывается толпа. Приходится буквально продавливать себе путь из гардероба.

Поднимаемся по лестнице на третий этаж, в бывший спортзал. Там темно, мигают разноцветные лампочки. У одной из стен высится куча аппаратуры. За пультом – довольный Кулек, освещенный откуда-то снизу мертвенно-белым светом. И тишина.

Снизу нарастает многоголосый гогот, лестница чуть заметно вибрирует от множества быстрых шагов.

Динамики по углам зала изрыгают первые хриплые аккорды танцевального техно. И мы влетаем в зал, перед всеми, как на гребне волны.

Кеша и Хохол куда-то сразу пропадают, и я растерянно двигаюсь вперед, сквозь танцующих, оглушенный и непонимающий. Пока не упираюсь в стену. В голове шумит – это коньяк «дошел».

В тепле меня «развозит». Я сажусь на низкий широкий подоконник и умиротворенно смотрю на что-то мелькающее передо мной, состоящее из женских блузок, растрепанных волос, взмахивающих рук и ритмично подгибающихся ног. Музыка ревет так громко, что звуки почти неразличимы – сплошной пульсирующий шум. Хаус. Хаос. И вспышки света.

Музыка смолкает. Свет гаснет окончательно. Сначала недовольный ропот, свист, потом цветные лампочки снова вспыхивают. Кулек говорит в микрофон:

– Не рвите шнуры! Они вам не мешают.

И динамики взрываются звуком.

Я ловлю себя на том, что засыпаю. Это так странно. Когда музыка очень громкая – она совсем не мешает. И так уютно сидеть на этом подоконнике. Снизу поднимается тепло. Стена кажется мягкой. Как улыбка… она иногда мягко улыбается, когда никого нет, я один, на улице, это ничего, что снег, он теплый, ты потрогай, видишь… синий вечер наискосок… да это же просто я так смотрю, и Вега скачет, спина серая мелькает, хорошая собака, ты только потрогай, он теплый, кажется холодным, блестит, будто холодный, а теплый потому что ты… постой, я хочу смотреть на твое лицо, рукав скользкий, не убегай… да что такое…

– Батон! Сидит, как дурак! Эй! Да он спит! Батон!

Я испуганно вскидываюсь. Сразу не могу понять, куда смотреть. Грохот мешает сосредоточиться. Вот они.

Передо мной стоят Кеша с Костей. Они смеются, но лица у них озабоченные.

– Ты в порядке? Мы смотрим – Батона нет! Думали, тебе уже где-то морду бьют!

– Да, я заснул!..

– Ну, ты даешь! Заснул на дискотеке! Пошли танцевать!

– Я не умею!

– Ну, походи, на девок погляди! Не сиди так!

Они исчезают. Я встаю и иду вдоль стенки. Звучит какой-то рэп на русском. Я много раз слышал эту композицию и даже помню припев. Припев тут пользуется особым успехом – все вскидывают руки вверх и скандируют в такт, не прерывая танца:

– Ка-льян! Ка-льян! Салутан! Анаша! Ка-льян! Ка-льян! Разойдися, душа!

Людей много. Некоторые парни в норковых шапках – побоялись оставить в гардеробе. Шапки лихо сдвинуты на затылок или одеты набекрень. Спортивные костюмы, балахоны, пиджаки. Щегольские рубашки со стоячими воротничками. Девушки стесняются, сбиваются в кучки и танцуют друг против друга, оглядываясь – смотрят ли парни. Движения по большей части неумелые, но заманчивые. Блестки на лицах. Запах помады, духов, табака, пота…

Вдруг вся дискотека выстраивается в кривую колонну и вышагивает сотнями ног, как огромная гусеница. Держат друг друга за талии. Выкидывают коленки в стороны. Впереди – Макс Панченко, безудержно веселый, подпрыгивает и машет руками. Сбрасывает с себя чужие руки, разбегается, падает на коленки и скользит по полу под общий восторженный вой. Все снова рассыпается и перемешивается.

Передо мною возникает Паша, в красивой вышитой рубашке, черной с золотом. Он смотрит на меня, странно улыбаясь, а потом спрашивает, преодолевая смущение:

– Скажи, Батон, ты на самом деле здесь? А то я много курил…

– Да, я здесь. – отвечаю я. Мы говорим тихо, и непонятно, как вообще друг друга слышим.

Паша улыбается. Видно, что он не верит.

Спиртное всегда оказывает на меня вполне определенное действие. Сначала я становлюсь спокойным и добрым, а потом ищу туалет. Почки хорошо работают.

Я знал, что планировка у этого детского сада такая же, как у того, где мы занимаемся физкультурой.