На день погребения моего - Томас Пинчон

происходила некая революция против Турок, Греки завоевали и заняли юг, и большинство стычек были неофициальными, с помощью дальнобойных винтовок.

 — Где-то может быть одна мощеная дорога, но она обязательно приведет нас прямо в гущу битвы.

  — Поглядим. В горах зима, карты нет, все стреляют во всех.

  — Такие дела.

  — Черт, давайте.

 Прежде чем отправиться в путь по берегу озера, словно они приехали сюда на выходные, купили почтовые открытки, иллюстрированные сценами Войны, и почтовые марки с надписями на двух или трех языках, не говоря уже о Турецком алфавите и Кириллице, со временными штампами еще и Латинским шрифтом. На некоторых фотографиях были изображены ужасные сцены резни и расчленения, воспроизведенные не просто в черно-белых тонах, а в различных оттенках зеленого, довольно люминесцентного зеленого, собственно говоря —  воронки от снарядов, мужчины без конечностей в полевых госпиталях, громадные пушки, аэропланы, летящие в общем строю... Они отправили эти открытки, определенно надеясь, что те не дойдут, в Из-ле-Бэн, на Чанкстон-Кресчент, Худому из Габрово и Живке, Фрэнку и Мэйве в США, Киту Траверсу и Оберону Хафкорту в отель «Тарим», Кашгар, Китайский Туркестан.

На южном краю озера они нашли тропинку в Свети-Наум и перешли в Албанию. Движение в обе стороны не прекращалось. Беженцев-магометан изгнали из домов в Албании Греческие захватчики, а остатки Турецких войск, разбитых при Монастире, бежали на юг, пытаясь добраться в крепость Янина, последний форпост Османской империи в Европе и последнее убежище, оставшееся для них здесь, в Эпире. Охранники у ворот, если вообще обращали на кого-то внимание, просто пожимали плечами. Начнем с того, что они больше не могли определенно сказать, кому подчиняются.

Риф, Яшм и Любица попали в театр военных действий, где все стреляли во всех, не всегда по причинам, которые мишени могли бы понять во всех подробностях, но «всё достало» — кажется, единственный мотив, который нужен людям.

Они попали в засаду возле Поградеца, на дороге в Корчу, солдаты нерегулярных войск, не больше шести, по оценкам Рифа, хотя различие между партизанами и разбойниками с большой дороги в данный момент не имело значения.

 —  Закройте ушки этой малышке на минуту, дорогая, ты не возражаешь, если мы немного постреляем для развлечения, —  Риф вставил магазин в винтовку Мадсена и, спрятав всех за какими-то скалами на обочине, пробормотал что-то вроде «Ну наконец-то» и начал стрелять в полуавтоматическом режиме, но вскоре, когда нападавшие начали сыпать пулями и проклятиями, возникла настоятельная потребность дернуть за рычаг переключения возле спусковой скобы, и Риф перешел в область пятисот выстрелов в минуту, и, прежде чем он успел крикнуть что-то на радостях, магазин опустел, ствол даже не нагрелся, и, кем бы они ни были, кажется, их там не было больше.

 — Конечно, у него это получается лучше всего, — пробормотала Яшмин, словно обращаясь к Любице.

Немного дальше на дороге они наткнулись на отряд армии Греков, ехавший, чтобы узнать, что это за скоростную стрельбу они, как им кажется, слышали. С тех пор, как началась война, войска Греков были повсюду на юге Албании, которую они считали Эпиром и который относился к идее Греции более абстрактной, чем любое другое место, в котором могли находиться их дома и семьи. Риф, спрятав винтовку Мадсена подальше, пожал плечами и неопределенно махнул рукой в направлении, в котором ушли партизаны, а вскоре получил пачку сигарет и место в грузовом фургоне аж до Корчи, сейчас пребывавшей под Греческой оккупацией.

Они всю ночь тряслись под размочаленным тентом, проснулись рано утром и снова вышли на дорогу в леденящий предутренний час. Миновав Эрсеку, начали карабкаться на горный хребет Грамоз, лесные буки теряли листья на усиливающемся ветру, зимние пики сияли, безлюдные, как Альпы, по другую сторону которых лежала Греция, где этот хребет был известен под названием Пиндус.

 Когда солнце опустилось, они нашли фермерскую постройку, казавшуюся безлюдной, пока Риф не зашел за каким-то хламом для разведения огня и не нашел Любицу, сидевшую рядом с одной из диких и недружелюбных овчарок, известных в Македонии как шарпланинские овчарки.

Собаки здесь славились тем, что кусали прежде, чем начинали лаять —  Киприан не раз имел возможность в этом убедиться, но вот была Любица, само дружелюбие, говорившая на своем собственном языке, и собака, похожая на лохматого буро-белого медведя с достаточно доброй мордой, слушала ее с огромным интересом. Когда Риф подошел ближе, они оба повернули головы и посмотрели на него вежливо, но, несомненно, предостерегающе, собака подняла брови и щелкнула языком, кто-то еще в дни работы в туннеле говорил Рифу, что на албанском это значит «Нет».

  — Ладно-ладно, — Риф медленно попятился к дверному проему.

Лишь много лет спустя он узнает, что эту собаку звали Ксения и она была близкой подругой Пугнакса, чьи компаньоны-люди, «Друзья Удачи», незримо, но внимательно следили за эвакуацией семьи Рифа с Балкан. В данный момент ее заданием было направлять всех к безопасности, не обнаруживая себя.

Соответственно, на следующий день Риф ушел на разведку, Яшм и Любица окопались в долине, и тут вдруг возник запах дыма, он услышал крики ослов, и следующее, что увидел — тех троих Албанцев, находившихся в более выгодном положении, чем он.

Соответственно, на следующий день Риф ушел на разведку, Яшм и Любица окопались в долине, и тут вдруг возник запах дыма, он услышал крики ослов, и следующее, что увидел - тех троих Албанцев, находившихся в более выгодном положении, чем он.

 — Ну, tungjatjeta, привет, парни, — Риф пытался вспомнить туннельный Албанский, сияя своей обворожительной улыбкой универсального назначения.

Албанцы тоже улыбались.

  —  Я вы**у твою мать, — поприветствовал Рифа первый.

  —  Я вы**у тебя, а потом — твою мать, — сказал второй.

 — Сначала я убью тебя и твою мать, а потом вы**у вас обоих, —  сказал третий.

  — Вы, ребята, всегда такие...дружелюбные, —  сказал Риф. — Как жизнь?

У него на поясе был огромный черногорский Гассер калибра 11 мм, но сейчас, он чувствовал, не время за ним тянуться. У мужчин винтовки Манлихера старой модели и один Грас, все, кажется, отняты у мертвых Греков. Разгорелась небольшая перепалка, насколько понял Риф, относительно того, кто его пристрелит, но никто, кажется, не горел желанием, патронов не хватало, особенно — для Граса, у которого