Лжец. Мы больше не твои - Анна Гур

Сестра плачет и прижимает к себе, а я обнимаю ее и начинаю плакать.

– Как малыши? Как мои мальчики? – спрашиваю, едва придя в себя, и Кристина спешит меня успокоить.

– С малышами все хорошо! Мама с папой с ними! Все хорошо…

Говорит и в глаза мои заглядывает.

– У тебя в доме перестрелка была… Ты… ты помнишь?!

Спрашивает, бледная вся… кусает губу и явно не знает, как продолжить…

– Помню, – отвечаю и впиваюсь взглядом в сестру, – Петр стрелял. Он меня убить хотел…

Сестра вскрикивает и прижимает ладошку к губам, глаза становятся размером с блюдца…

– Нина…

Только и выдыхает.

– Что с ним?

Спрашиваю. Потому что воспоминания обрывками возвращаются, и я помню грохот выстрелов, а еще взгляд Петра, когда он оружие наставлял…

Кристина немного кусает губы, будто решается сказать, и выдыхает тихонечко:

– Петр… он погиб… был застрелен…

На мгновение замираю. Не знаю, что именно испытываю, когда слышу слова Кристины, но, скорее всего, это облегчение…

Мой муж не был тем человеком, за которого я его принимала. Это был какой-то помешанный на мести больной человек и…

Что-то во мне обрывается, когда кадры произошедшего окончательно возвращаются, и я цепляюсь пальцами за Кристину и чувствую, как в груди начинает жечь, и я спрашиваю:

– Вадим… Вадим Царев… он… прикрыл меня собой… когда Петр в меня стрелял… он спас меня… что с ним?!

Кристина затихает, смотрит на меня, явно не понимая ничего. Слышу, как пульс у меня зашкаливает, как аппаратура начинает пиликать, и в следующую секунду медсестра врывается в палату, я сопротивляюсь, кричу что-то, но затем меня буквально вырубает.

– Это успокоительное. Надо поспать…

Доходит до меня незнакомый голос, и я чувствую, как у меня веки тяжелеют.

Я уплываю в сон, и последнее, что шепчут пересохшие губы, это имя:

– Вадим…

В мое следующее пробуждение в палате находятся трое мужчин. Двое незнакомых, а один… один Кирилл Кристовский.

Высокий. Широкоплечий. Темноволосый. Адвокат и друг Вадима.

– Госпожа Станиславская, у нас к вам вопросы, – момент с представлением следователей проходит мимо моего воспаленного сознания.

Единственное, что режет слух – это обращение… Так и хочется сказать, чтобы меня не называли этой фамилией…

Двое мужчин внимательно следят за мной. Профессионально работают. Оба брюнеты. Один чуть выше и шире в плечах. С тяжелым взглядом.

Они задают и задают вопросы, и я спасаюсь лишь тем, что Кристовский, наконец, прерывает допрос:

– Моя клиентка находится в шоковом состоянии, господа, мне кажется, нам нужно сделать остановку.

Следователи явно недовольны подобным решением, но все же они выходят попить кофе, а тем временем Кирилл приближается ко мне, садится на мою кровать, а я внимательно изучаю друга Вадима.

Красивый он. С четкими пропорциональными линиями лица, с тяжелым подбородком и внимательным взглядом…

– Нина, документы, что ты взяла из сейфа. Они будут переданы следствию, но я хочу сказать, чтобы ты готовилась…

Цепляет меня за руку и чуть сдавливает, при этом выглядит серьезным каким-то.

– Там будет грязь… Много грязи… Я даже не подозревал, что Петр настолько омерзителен…

– Как Вадим? – задаю вопрос, и Кирилл поджимает губы.

– Пока без изменений. Он в соседней палате.

Услышав это, приподнимаюсь, но мужчина кладет сильную руку мне на плечо.

– К нему нельзя. Да и ты слишком слаба. Насчет следователей не волнуйся, я беру их на себя. Все ответы только через меня. Лучше перестраховаться. Нам самое главное, чтобы тебя во все это дерьмо, которое вскрылось, не приписали.

– В смысле?! Меня не приписали?!

Кирилл морщится и выдает с нажимом:

– Скажи мне, Нина, твой муж… В предпоследнюю вашу встречу… я так понимаю, он угрожал тебе… что именно говорил, припомнишь?

Вскидывает бровь и смотрит так, что я губу прикусываю.

– Гадкие вещи говорил… Он не хотел разводиться, хотя свою беременную любовницу притащил в наш дом, угрожал моей семье, говорил, что все отнимет, а меня в психушке сгноит, не даст мне малышей моих…

Отвечаю, а у самой горючие слезы по щекам текут.

– Понятно. Все сходится, – отвечает Кристовский.

– Что сходится? – хлопаю глазами, не понимая, о чем толкует Кирилл.

– Документы, которые ты взяла из сейфа… Кроме кучи компромата и грязи, которую скрывает Станиславский… там… Нина… он все на тебя переписал…

Мне кажется, что мне все это послышалось. Не понимаю, про что толкует адвокат.

– Я не понимаю… – выдыхаю едва слышно, и Кирилл кивает.

– Этот ушлый жук переписал на тебя все свое имущество. Вот почему развода тебе он бы никогда не дал, Нина, сгноил бы в психушке, признал недееспособной, но тебя бы не отпустил… Ты словно золотой конек, на котором все было повязано…

По мере того, как Кирилл говорит, на меня накатывает шок. Полнейший. Муж все переписал на меня…

– Он себя, с одной стороны, обезопасил. При любом раскладе, Нина, в тюрьму села бы ты… А учитывая, какую игру вел Станиславский – это все вполне себе вероятно… Сейчас же мне нужно изучить все детали и понять, насколько тебе может прилететь за махинации Петра.

– Махинации?! – переспрашиваю. – Значит, они были?

Кивает.

– Еще какие… Скажи мне… ты документы подписывала?

Опять вопрос, и я прикусываю губу.

– Да… иногда… он не давал читать, говорил, что по мелочи, и я… я подписывала…

Кристовский выдыхает сквозь сжатые зубы.

– Вот это он подлец, каких поискать…

– Мне теперь что-то грозит? – спрашиваю, и слезы на глазах проступают. – Меня посадят?

Качает головой.

– Нет. Петр был алчным и весьма прошаренным. Он делал все, чтобы минимизировать последствия, а учитывая, что ты достала из сейфа его черную бухгалтерию, где фигурировал только он и его подельники – становится ясно, что главным виновником, организатором был Станиславский. Но все же… я проверю и перепроверю все.

Киваю. Неожиданно Кирилл взялся защищать меня. Назвался моим адвокатом и прочим… и я понимаю, что все это он делает из-за дружбы с Вадимом и, вероятнее всего, из-за давней неприязни к Петру.

– Это, так сказать, из плохих новостей. Из хороших. Ты владеешь всем имуществом, и даже после определенных пенни и штрафов, которые придется заплатить, состояние останется огромным…

Киваю. Меня деньги мало волнуют все же…

– Ты и твои дети – наследники всего…

Киваю. А затем чувствую, что в душе начинает свербеть.

–