Содержанки - Татьяна Веденская

– Значит, до среды? – улыбнулась Марина.

Она тоже обрадовалась и принялась рассказывать, что если нам повезет, то на УЗИ на семнадцати неделях уже можно будет определить пол ребенка.

– Как это? – поразилась Дарья, и они обе принялись обсуждать детали предстоящего мероприятия.

Марина казалась всерьез счастливой. Это можно было даже понять по тому, сколько времени она на нас тратила. Она звонила, она таскала Дашку в магазины. Она привела Архипова в мою жизнь.

Марина не знала об Архипове многого. Положа руку на сердце, она почти ничего о нем не знала. Она помнила, как он пришел в их отделение, красивый и робкий. Он не курил, не любил пропустить по стопочке на ночном дежурстве и был постоянно погружен в какие-то свои мысли. Много читал, преимущественно по теме своей работы. Его тема была – гипоксия плода или что-то вроде того. Где он жил и с кем, Марина не знала и тогда, а уж сейчас и подавно. По ее словам, он был мягким и сговорчивым, всегда брал на себя больше, чем нужно: больных, беременных с их бесконечными тревогами и вопросами – все, что угодно. Марина помнила, что он всегда относился с заботой и к медсестрам, и к коллегам. Она рассказала, что Архипов всегда приносил больше всех разного чая-кофе, печенюшек и вафель со сгущенкой. Он подкармливал голодных студентов-практикантов и мог терпеливо, в пятьдесят пятый раз показывать, как именно делать пункцию. Марина говорила, что ей даже тогда казалось, что она ему нравится – хоть он и младше ее лет на пять. Он смотрел на нее по-особенному, наливал чай, а когда она после тяжелых родов находила пару свободных минут, он давал ей спокойно поспать, принимая вместо нее пациентов со «Скорой».

Но я почему-то была уверена, что Архипов поступал так со всеми своими коллегами без исключения. Таких людей почти не осталось. Я говорю это с полной уверенностью. Я встречала много разных людей и видела их глаза. Я слышала много разных слов и научилась определять цену и словам, и их авторам. Если быть до конца честной, такие глаза я видела только дважды в своей жизни. Архипов и… моя Адочка из Ростова, которая, если уж разбираться, была мне больше матерью, чем моя собственная мать. Она уже умерла, к сожалению, но без нее я бы так и осталась глупой простушкой из неблагополучной семьи. Она – моя незабвенная Ада Федоровна – научила меня думать, делать что-то самостоятельно, стоять на собственных ногах, научила меня танцевать. И к тому же научила меня мечтать. Что с того, что наши мечты так и остались мечтами, разбились о рифы реальности. Я стала не тем, кем должна была стать, кем она хотела, чтобы я была. Я стала собой. Это нормально, это так и бывает. Мечты никогда не сбываются. Свинтусы же, напротив, сбываются регулярно.

Архипов встретил нас, сидя за тем же самым столом, что и в первый раз. Когда мы вошли, он скользнул по нас троим быстрым рассеянным взглядом и снова склонился над бумагами. Дашка была уложена медсестрой на кушетку, мы с Мариной сели спина к спине, она – рядом с Архиповым. Я – лицом к окну. Медсестра достала сантиметр, какую-то трубку и стала задавать свои обычные вопросы:

– Когда были последние месячные?

– Я не помню… – растерялась Даша.

– Хм, – медсестра пожала плечами. – Ну хоть примерно. В каком месяце.

– А, в июле? – скорее спросила, чем сказала Даша.

– С какого времени живете половой жизнью?

Этот вопрос заставил Дашу покраснеть до кончиков ушей. Я смотрела в окно и злилась, мне не было видно Архипова. Все, чего я хотела от нашего визита, – это смотреть на него. В этом и состояло по большей части мое преступление. Я хотела снова его увидеть, снова тихонько окинуть его долгим взглядом, запомнить все детали. Мне было интересно, как он сидит, как пишет, как поправляет волосы.

Когда я была еще школьницей, я дружила с одной девочкой. Дружила – это сильно сказано. Скорее она была одной из тех немногих, с кем я все же общалась хоть как-то. Я никогда не была слишком уж общительна, кроме того, у меня не было времени на дружбу. Но эта девочка сидела за партой ровно позади меня, она приносила мне конфеты и иногда бутерброды, а также она делилась со мной секретами. В один год она была влюблена в старшеклассника, долговязого и несколько неуклюжего, на мой взгляд. Мы часто тратили целые переменки, наблюдая за ним. Я стояла к нему спиной, а она – лицом, при этом она делала вид, что что-то мне рассказывает. На самом же деле она говорила какую-то ерунду. Это было странно – слушать ее бредни. Я была всегда такой разумной, слишком разумной, чтобы понять такие восторженные щенячьи чувства. Она даже не хотела познакомиться с ним – ей было достаточно только на него смотреть, чтобы ее сердце трепетало от восторга. Мое сердце трепетало теперь. Я буквально насильно заставляла себя смотреть в это дурацкое окно, мне хотелось повернуться и уставиться на Архипова – просто так, безо всякого предлога. Мне хотелось сказать Марине, что я ради этого сюда и пришла. Что на ее месте должна сидеть я.

– Если вам некомфортно, мы можем попросить ваших родственниц подождать в коридоре! – Его голос, мягкий и совсем негромкий, звучал как музыка. Мне показалось, что он немного взволнован. Впрочем, теперь я стала окончательно похожа на ту мою подружку из школы. Она тоже анализировала все, даже то, как ее избранник чихнул или взмахнул ресницами. Все было важно и имело большое значение. Но не в тридцать же почти лет, ей-богу!

– Пусть Юля останется, – воскликнула Даша и добавила виноватым тоном: – Марин, извини, ладно?

– Конечно. Все в порядке, я понимаю, – после некоторой паузы пробормотала Марина и встала.

Я еле удержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Марина же, напротив, была недовольна. Она спросила, можно ли ей будет присутствовать на УЗИ.

– Я вам распечатаю снимки, – тут же сказал Архипов.

Марина скривилась. Это было совсем не одно и то же – держать беременную Дашку за руку, смотреть, как бьется на экране маленькое сердце, как очертания человеческого существа проступают сквозь пелену линий и тумана. Или смотреть на маленькую черно-белую картинку. Никаких эмоций не прилагается. Марина хотела прикасаться к эмоциям, она и так жила словно в вакууме. Ее муж, мой любовник – обходил ее стороной, не замечал ее, словно она была не живым человеком, а предметом интерьера. Ее дочь Анна все время находилась в Лондоне и предпочитала общаться не с ней, а со своими английскими друзьями. При всех вариантах Марина даже не надеялась, что ей доведется когда-нибудь вот так же сидеть и держать за руку Анну, когда та окажется беременной. Дочь вряд ли позволила бы ей это, поскольку переняла от отца привычку смотреть на мать как на пустое место.