В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

внимательно следили за событиями на мировой арене и отдавали себе отчет в том, что развитие международных отношений в тот период определяло существование англо-германского антагонизма[524]. Поскольку Лондон, по мнению сербских обозревателей, воспринимал Австро-Венгрию как германского «эмиссара» в регионе, то его балканская политика была направлена на противодействие ее экспансионизму. С этой точки зрения, как отмечалось в газете «Политика», балканские интересы России и Англии, демонстрировавших стремление к политическому сближению, совпадали[525]. Хорошие отношения с Британией были, таким образом, жизненно важны для Сербии, так как они позволяли ей заручиться поддержкой могущественной империи. Можно сказать, что сербское руководство рассматривало британское влияние на Балканах как положительный экзогенный фактор.

Принимая во внимание все вышесказанное, мы можем сделать следующие выводы. Во-первых, Австро-Венгрия, позиционировавшая себя в качестве великой державы и ключевого игрока в регионе, постепенно утрачивала свое ведущее положение. Ее неспособность контролировать внутриполитические процессы в Сербии привела к тому, что после Майского переворота у власти в стране оказалась радикальная партия, прорусски ориентированная и имевшая четко сформулированную программу развития государства. Национальные устремления королевства, среди которых главной (пусть и неосуществимой в ближайшей перспективе) была задача объединения всех сербских земель, не только сталкивались со стратегическими планами Вены, сводившимися к ее политическому и экономическому доминированию в регионе, но непосредственно затрагивали проблему существования Двуединой монархии в качестве балканской державы. Усиление Сербии гипотетически означало вытеснение Австро-Венгрии из Балканской подсистемы.

Во-вторых, Сербия, действительно, стала важным элементом силового равновесия на Балканах, что отразилось в реалистичной оценке политической элитой королевства мировой конъюнктуры. Достижение своих национальных интересов она связывала с опорой на Россию и франко-русский союз[526], а с ослаблением влияния Петербурга в регионе сербское правительство начало рассматривать возможность ориентации на Англию, которая в тот период активизировала свою политику на Балканах прежде всего, конечно, в македонском вопросе, и противодействовала смещению баланса сил в сторону Австро-Венгрии.

* * *

В балканской политике Великобритании пересеклись три уровня противоречий: европейский, ближневосточный и региональный (внутрибалканские разногласия). Со второй половины 1870-х до середины 1890-х гг. европейские и ближневосточные приоритеты внешней политики Англии совпадали (сотрудничество с Австро-Венгрией и поддержание территориальной целостности Османской империи), что отразилось на подходах Лондона к развитию ситуации на Балканах. В соответствии с этой логикой присутствие Турции и Австро-Венгрии на Балканском полуострове должно было способствовать поддержанию выгодного для Англии баланса сил. Однако в условиях конца XIX в. европейский и ближневосточный уровни британской политики начали диссонировать. Хотя у Британии отсутствовали прямые противоречия с Австро-Венгрией на Ближнем Востоке, в Европе Двуединая монархия выступала в качестве ближайшего союзника Германской империи и в силу своего географического положения способствовала продвижению последней на Восток. Ослабление позиций Австро-Венгрии и Турции в регионе представлялось возможным за счет усиления других элементов подсистемы, что предполагало ревизию статус-кво на Балканах.

Россия, Австро-Венгрия и Германия ставили знак тождества между стабилизацией обстановки на Балканах («умиротворением» Македонии) и сохранением статус-кво в регионе. Англия продемонстрировала иное понимание этой проблемы. В Лондоне осознавали, что попытки поддержания существовавшего на Балканах статус-кво были тщетны, поскольку они не решали основополагающие проблемы (откол европейских провинций от Турции и распри местных государств за эти области), а только содействовали дальнейшему накоплению противоречий в подсистеме. Дестабилизация ситуации в регионе отвечала, с одной стороны, интересам Британии, с другой – местных акторов (в эту категорию мы также включаем национально-освободительные движения на территории Македонии). Форин Оффис рассчитывал на то, что ему удастся использовать конфликт на Балканах как инструмент поддержания баланса сил на Ближнем Востоке в целом. Местные игроки (Болгария, Сербия, македонские революционеры) предвидели, что волнения в Македонии спровоцируют вмешательство «заинтересованных держав», а потому рассматривали активизацию балканской политики Англии как фактор, уравновешивавший влияние России (в случае с Болгарией) и Австро-Венгрии (с точки зрения Сербии) на Балканском полуострове.

Многочисленные акции радикалов как в Великобритании, так и на Балканах, а также заявления Лэнсдауна по поводу македонских реформ не просто создавали у местной публики впечатление об английских «симпатиях» к «правому делу» балканских народов, а скорее были ей так истолкованы намеренно. Тенденция «раздувания» антитурецких высказываний британских деятелей, а также смешения позиций Форин Оффис и неофициальных кругов проявилась и в османском восприятии ближневосточной политики Лондона. Турки, по сообщению действующего драгомана британского посольства в Константинополе Дж. Г. Фицмориса, приписывали усилиям Англии интернационализацию македонских реформ[527]. Видные османские интеллектуалы рассматривали британскую политику на Балканах как проявление турко-фобии. По словам турецкого вице-консула в Великобритании Халил Халида, в английской прессе как радикальной, так и джингоистской направленности из номера в номер повторялись предложения «вырвать» из рук турок дела их собственной страны и «назначить губернаторов-христиан, которых Проведение, несомненно, наделит особенным административным гением»[528]. Халид порицал двойные стандарты великих держав, в частности Англии, которая признавала за Болгарией право на независимое существование, но проводила совершенно иную политику в отношении Египта[529]. Масло в огонь подливали немцы, которые пытались представить британскую политику более антитурецкой, чем она была на самом деле[530].

Нельзя сказать, что Лондон открыто поддерживал антиосманские силы. Более того, уже в 1905 г. Форин Оффис призывал радикалов сбавить обороты в критике Порты, поскольку складывалось впечатление, что в случае нового восстания в Македонии Англия окажет содействие инсургентам[531]. Однако некоторая благосклонность официального Лондона и симпатии радикалов к балканским игрокам произвели «эффект бумеранга», который в свою очередь повлиял на выработку британской политики в регионе. Отказываясь от поддержки Турции, где год от года укреплялись германские позиции, Британия вставала на путь сближения со своим извечным противником – Россией.

Глава II

Балканская политика великобритании в условиях межблокового противостояния (1908–1911)

§ 1. Балканское «эхо» англо-русского сближения: проект Санджакской железной дороги и Младотурецкая революция 1908 г

Подписание англо-русской конвенции 1907 г. о разграничении сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете не только открыло новую страницу в дипломатических отношениях России и Великобритании, но и оказало ощутимое влияние на расстановку сил в Европе и на Ближнем Востоке. Во-первых, оформление Тройственной Антанты свидетельствовало о дальнейшей поляризации существовавшей системы международных отношений[532]: теперь Центральным державам противостояла объединенная англо-франко-русская группировка. Во-вторых, перманентное англо-русское соперничество на Ближнем и Среднем Востоке воспринималось правящими кругами Османской империи как своеобразная гарантия ее существования. Взаимопонимание между Британией и Россией грозило поколебать выгодное для Порты соотношение сил в регионе. Балканская политика стала той сферой, где наиболее выпукло проявилась реакция австро-германского блока, с одной стороны, и Турции – с другой, на начавшееся англо-русское сближение.

Устранение традиционных англо-русских противоречий на Балканском полуострове, которые с течением времени теряли свою остроту и все больше переходили в разряд стереотипов, означало, что Центральные державы