Назначенье границ - Татьяна Апраксина

— Представь, что у тебя получилось бы.

— Я… я, честно говоря, не очень надеялся, что получится. Но я сходил в церковь и… — решил рискнуть, — не только я. И вот, — он вытащил из кармана на поясе четыре черных боба, — это нужно бросить через дом. Выкупает всех, кто внутри, и тех, кто снаружи. У нас так каждый год делали и делают как раз в это время. И про нечисть в городской черте никто и слыхом не слыхивал… разве что на очень плохих перекрестках, и то — это еще до Христа…

Редарет сделал несколько мелких глотков. Экое… недоразумение. Не будь мальчик чужаком, хранитель счел бы происшествие необычайным везением, подарком богов, пославших ему достойного преемника. Любопытен, сообразителен — и предусмотрителен, вовсе не то, что сначала показалось: безрассудный дурак, готовый платить за свое любопытство чужой бедой.

Увы, этого шкодника себе не потребуешь, даже после того, что он натворил.

— Имена своих помощников ты мне потом назовешь. Им понадобится защита. Я прослежу за тем, чтобы их не наказывали слишком сурово. Хотя есть за что, лучше бы они тебя отговорили. Всем было бы лучше. Значит, ты обо всем подумал загодя?

— Нет, не обо всем, — мальчик сжал губы. — Я не подумал, что здесь могут так испугаться. Про то, что огонь может перекинуться, подумал. Про то, что могут узнать других, подумал. А про это — нет.

— Как ты думаешь, им было чего бояться?

— Теперь не знаю. Но думаю все-таки, что нет.

— Потому что никто не пришел?

— Да. И по вашему же обычаю, если не звать, шуметь и не спать, ничего не будет.

Редарет вздохнул. Мальчик рассуждал не так уж и глупо, но он слишком мало знал. Он даже проявил определенную осторожность, но все-таки толком не верил в то, что все происходит на самом деле. Наверное, ему казалось, что «нечисть» — такая же игрушечная, как деревянные мечи, как затупленные копья. Просто повод пировать до утра…

— Ты все перепутал. Провести ночь, как требует обычай — стоять на страже. Живой человеческой радостью отгонять беду. Но этого довольно только если никто сам не приглашает Ночных. Понимаешь? Если дверь заперта, а за дверью не спят, кто рискнет пробраться в дом? Но если предатель готов провести врагов — другое дело.

— Но кто мог этого хотеть там внутри?

— Никто не хотел, но ты-то пригласил. Захотел приманить, чтобы пришли.

— Но я не впускал их в дом, — это он не оправдывается, это он думает. — да и не мог… это же не мой дом и я был снаружи.

— Не знаю, каков закон твоего племени, но по нашему — что принадлежит хозяевам, то и гостю. Ты хотел, ты сделал, значит, ты говорил за всех. Теперь понимаешь?

Медленный кивок.

— Да. Что нужно делать?

— Ты можешь выбирать, — улыбается Редарет. — Либо просто назови мне своих помощников, я защищу вас всех, либо я могу тебе показать, с чем ты играл.

— Второе… это очень сложно и неприятно?

Забавно, думает про себя старик. То, что мальчик ведет себя как взрослый, ну, почти как взрослый, он подметил уже давно, с первых слов. Это удобно, не приходится подбирать выражения, разъяснять… Редарет отвык беседовать с младенцами, его и взрослые воины не так уж часто жалуют беседой. Времена нынче не те. Но вот этот вопрос… сгодится для рассказов о забавных случаях, которыми можно развлекать друг друга у костра.

— Для кого именно?

— Для того, кто показывает.

— Не так чтобы, — усмехается Редарет, потом щурится: — Но может быть страшно… даже тебе.

— Тогда лучше второе… — и не нужно ни возраста, ни опыта, чтобы прочесть написанное на лбу «хоть не зря все это будет».

— Хорошо, соберись в дорогу на одну ночь и скажи людям короля, что я беру тебя с собой. Вернешься утром.

— Спасибо, — мальчик встал и снова поклонился.

Редарет вернулся к королю, который вместе со старшими воинами ждал ответа. Говорить пришлось достаточно долго, и не всю правду, а по чести, так не все сказанное было правдой. Тому же Аталамеру не стоит знать эту самую правду, сейчас от его ревностного рвения будет больше вреда, чем пользы. Ничего не случилось, и, если никто не поднимет руку на молодых болванов, не прольет их кровь — и не случится. Вот это пришлось объяснять, и даже припугнуть.

— Наказать, чтоб впредь неповадно было — да. Но чтоб были целы. Если их и услышали, то не отозвались, а вот на кровь — придут обязательно… Ясно вам? — королю ясно, он мудр, остальным нужны зримые подтверждения того, что беда будет отвращена, и это хорошо; хуже было бы, если бы начали спорить. — Пусть три ночи проведут между костров, без воды и пищи, молча.

Слова и глупые мысли выгорят, а если Ночные все-таки надумают воспользоваться приглашением, пока луна еще полна, то никого не найдут, а потом проложенная дорожка исчезнет сама собой. Хорошо, что мальчишки только дурачились. Хорошо, что никто не решил призвать неживое своей кровью. Иначе пришлось бы сниматься с места, искать другой город для жизни, за рекой… король был бы очень недоволен, но оставаться на испорченной земле — навлекать на себя несчастье.

Выехали через пару часов после заката, ехали не так уж и далеко — сперва по дороге, а потом уже через холмы, окружавшие Сербинум, через поля. Наконец, старик остановил коня неподалеку от перелеска, велел мальчику стреножить обоих и отпустить пастись.

— Пойдем за мной, — кивнул в сторону ближайших деревьев, и пошел, не дожидаясь согласия.

Ушли совсем недалеко. Почти у края перелеска росла осина о трех стволах, которые были сплетены причудливым клубком: когда-то в дерево ударила молния, расщепила, но не сожгла. Дерево не умерло, продолжало расти, но искореженный силуэт выглядел тревожно, неестественно.

— Садись, — кивнул Редарет, потом вытащил из пояса острый камень, обойдя вокруг дерева, провел и замкнул круг. — Жди.

Мальчик кивнул. Внимательно посмотрел на дерево, на черту, сел спиной к стволу.

— Что мне можно делать? Чего нельзя?

— Выходить наружу нельзя, пока не рассветет, — Редарет уже устал удивляться, а вот жалеть, что мальчишку никогда не отдадут ему в ученики — еще нет. До чего ж досадно, ну, никто не мешает рассказать ему некоторые вещи, пригодятся. — Засыпать, а то получится, я на тебя даром время трачу. Громко говорить.

— Наружу — это за пределы круга? Спасибо.

— Зато можно послушать меня, — улыбнулся хранитель. Ромейских детей он видал хоть издалека, но достаточно, чтобы понять: вот это — нечто особенное. — Если хочешь.

— Очень хочу, — подумал и добавил. — Мне не во все разрешено верить. Наверное. Но, если можно, я хотел бы знать.

— В то, о чем я хочу говорить, тебе верить предписано твоей верой. Есть ваш бог, ты это знаешь. Есть древние боги, и это для тебя не секрет. Как ты думаешь, это все, что есть на свете?