Дорогая Лав, я тебя ненавижу - Элия Гринвуд

Одно неверное движение, и все наши благие намерения могут рухнуть вместе с нашим договором об анонимности. С таким же успехом я могла бы дать ему свой номер социального страхования, раз уж ввязалась в это дело.

Ты обещала, Ви.

Ты обещала, что перестанешь бояться.

Сейчас и начнем.

Лав

Я согласна!

12

Авина

Тогда

Мой папа однажды сказал мне, что некоторые вещи в жизни происходят будто в замедленной съемке. Например, тот короткий момент, когда ты впервые встречаешься взглядом со своей второй половинкой. Или та доля секунды, когда ты раньше времени переходишь улицу и кто-то удерживает тебя на месте.

Он все время повторял, как редко это случается.

Он говорил, что надеется, как однажды я и сама испытаю легендарное «слоумо». Так же, как было с ним, когда он выиграл свою первую автомобильную гонку, а еще лучше, когда он увидел, как мама идет к алтарю в день их свадьбы.

Папины «слоумо» были потрясающими.

Мои же, наоборот…

Добавьте стакан виноградного сока, любимое белое платье моей сестры, телевизионное шоу, которое будет транслироваться по всей стране, и вот оно.

Невообразимый кошмар семилетней девочки.

Я до сих пор слышу крики моей матери, когда я споткнулась о собственные ноги и стакан выскользнул у меня из рук. Представьте пятно от фиолетовой жидкости, которая пропитала платье Эшли. Почувствуйте укол боли, когда я порезала палец, пытаясь поднять бокал, – кажется, будто мой детский мозг решил, что уборка бардака поможет восстановить платье за тысячу долларов.

Да, все это происходило как в замедленной съемке, но это раздражение в глазах моей мамы, разочарование, стыд за то, что ее дочь – недотепа мирового уровня, остались навсегда. Ненависть в ее голосе, когда она намекнула, что я сделала это нарочно.

– Я не специально, честное слово, – прохрипела я после тридцати минут ада, который моя дражайшая мамочка обрушила на меня, и выбежала из дома.

Я была босиком, но ничего не чувствовала, пока мои маленькие ножки ступали к красному клену за сараем на заднем дворе. Ни мокрой травы под пальцами. Ни открытого пореза. Ни крови, стекающей по руке.

Ничего.

Мне нравилось туда ходить – поправочка: мне нравилось прятаться там всякий раз, когда мама упрекала меня за то, что я не была идеальной. Старое дерево было моей надежной гаванью. Оно было местом, где можно спокойно поплакать, убежищем, где мама никогда не могла меня найти.

Где никто никогда не обнаружил бы меня.

По крайней мере, я так думала.

– Лав? – сначала голос отца звучал далеко, но вскоре я уже слышала треск веток справа от себя и понимала, что мое убежище не такое уж надежное, как я считала. Я попыталась заглушить свое прерывистое дыхание, чтобы он не нашел меня, опухшие глаза горели от непролитых эмоций.

– Лав? Chérie, où es-tu?[13]– снова позвал он, на этот раз на своем родном языке. Мне нравилось, когда папа говорил по-французски. Никогда не понимала, почему мама настаивала, чтобы он как можно реже так делал на публике. Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю, что она, вероятно, боялась, что это выделит его из толпы. Всем известно, что Сильвер-Спрингс в Северной Каролине – склонный к осуждению город, в котором живут поверхностные люди.

Я не ответила ему, уткнувшись в колени, чтобы заглушить свою истерику. Ветки и листья шуршали рядом со мной. И хотя я не видела, как он сел рядом, я знала, что он был там.

Я почувствовала его.

Почувствовала его теплое, любящее присутствие.

Одно прикосновение, и стеснение в моей груди исчезло. Все, что он сделал, это успокаивающе положил руку мне на спину, но это распахнуло врата слез и заставило меня жалобно всхлипывать.

– Мне так жаль, папа. Я не хотела пачкать ее платье. Ты должен мне поверить, – с трудом произнесла я сквозь сопли и осмелилась посмотреть в его сторону. Он улыбался.

Улыбался.

Это тоже была настоящая улыбка, но в ней сквозила отстраненная грусть. Я и раньше видела, как мой отец фальшиво улыбается, например когда ему приходилось объяснять невежественным людям, почему он хочет провести остаток жизни, гоняя по кругу на быстрых машинах. Только его настоящие улыбки могли вызвать морщинки возле зеленых глаз.

Это не имело для меня смысла.

Чему тут было улыбаться?

– Я верю, что ты говоришь правду, – вот и все, что он сказал, и меня накрыла волна облегчения.

Пока он не добавил:

– То есть о том, что тебе жаль.

– Что? – переспрашиваю я.

– Мы оба знаем, что это был не несчастный случай, Лав, – его улыбка ничуть не дрогнула. Он не злился и не обвинял. Он излагал факты. Говорил все так, как оно было. Моя печаль переросла в гнев, ярость распространилась внутри меня, как опухоль.

– Ты думаешь, я сделала это нарочно? – выплюнула я. Как он мог так низко думать обо мне? Как он мог думать, что я настолько злая, что хочу испортить важный вечер моей сестры?

Обычно папа был на моей стороне.

Он был единственным, кто был на моей стороне.

– Ладно, давай так, – перефразировал он. – Как ты думаешь, возможно ли… возможно ли, что ты споткнулась, сама того не желая, но ты не пыталась удержаться так сильно, как могла бы? – Он выгнул бровь, глядя на меня, и я моргнула, пытаясь показать замешательство, но какая-то часть меня, похороненная, непритворная, прочитала его кристально ясно.

– Нет, – пробормотала я, вырывая все еще мокрую от дождя траву и оставляя проплешину у своих ног.

– Ты хочешь сказать, что нет даже мизерного шанса, что я могу быть прав? Даже настолько маленького? – Он сводит два пальца, чтобы проиллюстрировать свой вопрос, и я слегка улыбаюсь.

Потому что он был прав.

Не поймите меня неправильно, я не планировала ничего подобного – пролить свой напиток и провести операцию «испортить платье» получилось непреднамеренно, но когда моя нога зацепилась за ковер и представилась возможность…

Я за долю секунды приняла решение воспользоваться ею.

Возможно, подсознательно я хотела, чтобы ее платье было испорчено.

Хотела, чтобы она почувствовала себя такой же, как я каждый день.

Испорченной.

Убогой.

Нуждающейся в восстановлении.

Я могла бы все отрицать, но я никогда раньше не лгала своему папе и точно не собиралась делать это сейчас.

– Может, вот настолько маленький, – я повторила его жест, и он кивнул в ответ на мое признание, его большой палец нежно