Ниже ада - Дмитрий Политов

Ага, закрывать. Еще бы знать — как это делается?.. Вот черт! Попал как кур в ощип — что я могу рассказать?.. Родственничек еще этот выискался, будь он неладен — то-то мне тогда у Айше знакомой его подпись показалась!.. Интересно — с какой он стороны к нашей фамилии прилепился?.. Да, в такой ситуации остается разве что пожалеть о том, что всегда вполуха бабушку слушал, когда она мне про нашу родню рассказывала…

Собравшись с духом, я начал свою горькую повесть. И что интересно — всего сутки прошли, а столько событий они вместили! Я даже увлекся и невольно начал вспоминать даже те детали, которые ранее казались мне малозначащими.

Сложно было судить, какие чувства вызывал мой рассказ у подпольщиков. Плужников откинулся на высокую спинку стула и застыл, словно изваяние — лишь глаза, которые пристально следили за мной и, кажется, даже не моргали, выдавали его интерес к происходящему.

Два его пожилых помощника были более «оживленными»: они позволяли себе иногда обмениваться быстрыми, как молния, взглядами или ухмылками — понимающими или скептическими — в зависимости от отношения к моим словам, очевидно.

Когда я выдохся и беспомощно замолчал, переводя взгляд с одного из слушателей на другого, Плужников порывисто вскинулся и спросил:

— Это все?

— Все.

— Вот и замечательно! Поверьте, Алексей, — теперь многое становится понятным и встает на свое место. Я хотел бы уточнить: тот майор… Наумов… он хотел, чтобы вы в Москве обратились в МГБ? Или же он дал вам какой-то другой адрес?.. Припомните, может, он называл какие-то фамилии?

Я задумался.

— Нет, вы знаете, по-моему, он никаких имен и фамилий назвать не успел.

— Жаль, — не скрывая разочарования, сказал Виктор Павлович.

— А какая разница — все равно вам из Города в Москву дороги нет?

— Да есть причины, — туманно ответил Плужников. — Кстати, скажите, а как Наумов планировал лично вас переправить в Москву? Ведь, насколько я могу судить, путь на «Большую землю» заказан для всех, кто обладает способностями работы с энергией?

Вот это удар так удар! На краткое мгновение я почувствовал, как пол уходит из-под ног — неужели это правда?! Неужели путь домой для меня закрыт?! Нет, так не должно быть, я не хочу! Отпустите меня!!!

В себя я пришел оттого, что Сергеич безжалостно хлестал меня по щекам и совал стакан:

— А ну, прекрати истерику, — рычал он, — не будь бабой! Вот, выпей и успокойся!

Я машинально взял стакан и поднес его к губам. Руки дрожали, и часть жидкости успешно перекочевала на мою одежду, но до этого ли сейчас? В голове отбойным молотком билась паническая мысль: «Неужели это правда и выхода нет?!» Я машинально глотнул и закашлялся — вредный старик подсунул мне водку. А может, и не вредный… Это для меня сейчас как лекарство… Я сделал еще один большой глоток.

Сквозь накатившую горячую волну пробился удивленный голос Федора:

— Слушай, он что — действительно был не в курсе?

Ему ответил Виктор Павлович. Голос его был усталым и равнодушным:

— А чему ты удивляешься: учителя и у них и у нас были одни и те же, главное — это результат, а на эмоции пешек… Ну, ты помнишь…

— Пешка — это, стало быть, я?! — «Лекарство» подействовало — мне сейчас все было по барабану.

— Немного не так, — меланхолично поправил меня Плужников, — мы все!

…Из жизни «красного мага»…

…Витя Плужников родился в небольшом селе со смешным названием Малая Копышовка, расположенном в Симбирской губернии. Произошло «сие знаменательное событие» в 1920 году.

Молодую Советскую республику еще раздирали фронты братоубийственной гражданской войны. Время было смутное, голодное и тревожное. Через города и веси прокатывались разношерстные вооруженные отряды, которые традиционно наплевательски относились к нуждам и чаяниям крестьянства, стремясь лишь выбить из него продовольствие или рекрутов под свои знамена.

Павла Плужникова забрали в Красную Армию, когда маленькому Вите было от роду шесть месяцев. Они никогда уже не встречались — пуля из обреза такого же крестьянина, как и он сам, настигла лихого бойца отряда ВЧК на Тамбовщине в 21-м.

Мать Виктора, Таисия Васильевна, в 24-м перебралась в Симбирск, который после смерти Ленина стал именоваться Ульяновском. Вскоре она снова вышла замуж за Михаила Чернышева — бывшего сослуживца Павла. Работал отчим Вити в ОГПУ.

Мальчик рос таким же, как и все. Ходил в школу, гонял после уроков тряпичный мяч на пустыре, иногда дрался, иногда получал похвалу от учителей. Бегал за девчонками, тянул вместе со всеми руку на собраниях. В положенное время стал пионером, потом комсомольцем. Незадолго до окончания семилетки Витька, как и многие пацаны того времени, «заболел» небом и собрался поступать в летную школу.

Но вскоре у него состоялся серьезный разговор с отчимом. Тот уже носил на петлицах весьма серьезную геометрию, а на груди у него пламенели орден Красного Знамени и знак Почетного чекиста.

Чернышев предложил ему пойти в училище ОГПУ. Виктор долго колебался, в конце концов дал свое согласие.

Помимо весьма жесткой медкомиссии всех будущих курсантов подвергли целому ряду дополнительных проверок. Юношей и девушек исследовали с помощью мудреных приборов, заставляли проходить заумные тесты и мучили долгими, непонятными беседами люди в белых халатах, под которыми были видны военные гимнастерки. По итогам всех этих испытаний большая часть молодых людей была направлена в училище, а вот меньшая часть…

Виктор, еще двое ребят и одна девушка были отправлены в Москву. Точнее, под Москву. Их привезли в бывшую дворянскую усадьбу, огражденную нынче по периметру высоким зеленым забором и охранявшуюся похлеще какой-нибудь воинской части.

Здесь новоприбывших вновь долго и нудно обследовали. Одного из ребят, с которыми Виктор уже успел сдружиться, отправили обратно в Ульяновск.

А потом началось обучение. По первой Виктор пребывал в растерянности: кем же он должен стать по задумке строгих преподавателей? Курсанты не изучали военного дела, не прыгали с парашютом, не занимались рукопашным боем — напротив, в их головы вдалбливали математику, химию, биологию. Затем последовал плавный переход к иностранным языкам: немецкий, латынь, древнеславянский. Практикумы по археологии и работе с летописями сменялись изучением новейших достижений в области физики.

Смущало, что ситуации в СССР и в мире уделялось сравнительно немного места в плане занятий. И это на фоне той истерии, что царила в стране! Газеты пестрели заголовками-цитатами из яростных обличительных речей государственных обвинителей в адрес «врагов народа», а в учебных аудиториях развешивались карты северных перелетов доблестных сталинских соколов. Наставники требовали проводить наиподробнейший анализ данных авиаразведки, заставляли разбирать до мельчайших подробностей каждую кочку на фотоснимках, сравнивать сведения из летописей и старинных рукописей с отчетами советских экспедиций. Особенно почему-то делался акцент на районе Кольского полуострова и прилегающих к нему районов.

Частыми гостями в аудиториях курсантов были непосредственные участники походов на Север. Так, например, один из спецкурсов читал у курсантов профессор Барченко, который долгие годы посвятил розыску легендарной Гипербореи. Исходя из расчетов своего друга, единомышленника и спутника Александра Кондиайна он еще в 1922 году предпринял экспедицию в труднодоступные районы Русской Лапландии. Его отряд побывал даже на берегах священного для местного населения Сейдозера. Энтузиаст своего дела, Барченко буквально заражал молодых людей верой в свои идеи. Ко всему прочему он владел уникальными методиками энерговоздействия на людей и животных. Постепенно Виктор понял, что и он, и его товарищи по спецшколе были отобраны в нее не просто так, а по итогам специальных тестов, которые выявили у них предрасположенность к работе с энергетическими сущностями.

В первый раз, когда юноша смог правильно составить формулу операнда (так называлась в школе практика влияния на реальность), он был просто потрясен! И как искренне радовались его учителя.

Виктору вообще очень многое удавалось. Он постигал сложнейшие аспекты «красной магии» (такое название вызывало, правда, у наставников недовольное хмыканье — они предпочитали разъяснять все с точки зрения науки и только!) и резко выделялся на фоне сокурсников.

Не случайно, что в секретную экспедицию на Кольский полуостров в 1938 году его взяли даже несмотря на то, что он был лишь курсантом, а не преподавателем.

Началось все с того, что один из самолетов северной авиаразведки в результате неисправности был вынужден сесть на вынужденную посадку в одном из малоизученных районов. Срочно отправленная на его поиски партия во главе с опытнейшим проводником Федором Архиповым (сыном знаменитого Калины Архипова — лучшего знатока Чуна и Монче тундры) сумела обнаружить место аварии. Но из всего экипажа в живых к тому времени остался лишь радист Бурмистров, который к тому же находился на грани безумия. Он нес какую-то чушь о вышедших из-под земли призраках, которые якобы убили его товарищей. Спасатели попытались разыскать тела погибших и натолкнулись неподалеку на гигантский каменный лабиринт в виде спирали. Федор Архипов наотрез отказался идти внутрь, заявив, что «там живет смерть и ее нельзя тревожить». Но руководитель поисковой партии поднял его на смех и, взяв с собой еще двоих человек, отправился обследовать это загадочное место. Ждали их всю ночь, но на утро из лабиринта выполз лишь один из мужчин. Он был сильно изранен и обожжен. Попытки расспросить его ни к чему не привели — через несколько минут несчастный умер. Из раны на груди удалось извлечь обломок странного камня, представлявший собой кусок наконечника стрелы. Но это уже удалось выяснить в Москве известному археологу Нине Гуриной, а тогда все остальные члены спасательной экспедиции, бросив палатки и большую часть снаряжения, панически бросились прочь. Впоследствии они рассказывали, что на всех присутствующих обрушилась волна ужаса, которую невозможно было перенести.