Новый Мир ( № 12 2008) - Новый Мир Новый Мир

Петр взял Марию за руку:

— Давай возьмем Юлечку из приюта к себе домой.

Мария пожимала плечами и сокрушалась:

— На что мы жить будем? И так еле сводим концы с концами.

Но совершенно неожиданно у Петра купили сразу несколько картин из его старых работ. И вскоре, оформив нужные документы, они привезли Юлечку домой. Она с интересом рассматривала картины Петра, которыми были заставлены все комнаты. Особенно Юлечка полюбила сына Петра и Марии Андрея. Она без конца теребила его и звала погулять с ней.

— Я буду тебе рассказывать сказки, — говорила она.

— Что еще за сказки? — вмешивался Петр.

— Я уже как-то упоминала. Ко мне в приюте по ночам приходил человек, который говорил, что он мой папа, и рассказывал сказки.

Мария тоже вмешивается:

— Какой же он из себя, отец-то? Низенький такой, лицо гладкое и глазки бегающие? Михаилом зовут?

— Нет, нет, — отвечала Юля. — Совсем другой. Высокий, с бородой и усами.

Вечерами, когда все собирались за столом, Юлечка всегда садилась рядом с Андреем и рассказывала:

— Однажды царь Александр ехал на военные маневры под Полтавой. По дороге остановился в родовом имении князя Долгорукова. Сидит он на веранде со своим адъютантом, а мимо пробегает девочка. “Я хочу видеть императора”, — говорит она. Царь берет девочку на руки и сажает к себе на колени. Он очарован ею. Когда же эта девочка подросла, государь устроил ее в Смольный институт благородных девиц. И однажды, гуляя в Летнем саду, он снова встречает ее. И между ними вспыхивает любовь.

Андрею тоже очень нравилась Юлечка. Он с нетерпением ждал теперь семейных ужинов, чтобы слушать ее очередную сказку.

— Когда скончалась императрица, царь, как и обещал, обвенчался со своей любимой. “Слишком долго пришлось мне ждать этого дня, — говорил царь. — Целых четырнадцать лет! Какая пытка! Я не мог дальше выносить ее. Все время непосильная тяжесть давила мне сердце”.

— Это тебе сам ночной гость рассказывал? — смеется Андрей.

— Да, да, — отвечает Юлечка. — Самое главное дальше. Царь решил отречься от престола и вместе со своей новой женой уехать из России. Вот какая любовь! Ему даже трон не был нужен. Но уехать не удалось — царя убили.

Петр и Мария стали замечать, что их Андрей теперь с удовольствием проводит с маленькой Юлечкой все свое свободное время. Он часто водил ее гулять в парк возле дома. Родители не раз видели в окно, как они идут между деревьями, держа друг друга за руки.

— Прямо как император Александр со своей Катей в Летнем саду, — говорила Мария Петру.

Другой раз, глядя на детей в окно, Мария сказала:

— А ты заметил, что наш Андрей совсем перестал пить вино? Я уже не знала, кому молиться, чтобы он оставил эту пагубную привычку. И вот это сбылось. — Мария повернулась к Петру: — Я так благодарна тебе за Юлечку. Это она вылечила нашего Андрея. Какое счастье, что ты привел ее в наш дом!

Петр даже не заметил, как по его щеке покатилась слеза.

— Все это так, конечно. Прекрасная девочка, я ее люблю всей душой. Только все-таки это не моя родная дочь.

Супруги обняли друг друга.

— Богородица простит тебя, — утешала Мария Петра.

Осколок метели

Гампер Галина Сергеевна родилась в городе Павловске. Поэт, прозаик, переводчик. Окончила Ленинградский государственный университет. Автор восьми книг стихов. Живет в Санкт-Петербурге.

*      *

  *

Мой опыт, ощуп, мой огляд

И откровенья — пограничны.

Ведь зафиксировано так

В моей истории больничной.

Сознанья бледное окно,

И сквозь него маячит еле

Потустороннее пятно —

Осколок меркнущей метели.

*      *

  *

Неправильно все шло, хоть высоко,

Неправильно, но шло, не уходило.

И в этой высоте копилась сила —

Предгрозье, штиль, а дышится легко…

В своей непредсказуемости нас

Вбирала высота — назад ни шага.

Что выше высоты?

               Перо, бумага

Поведали б,

               но коготок увяз.

После вечера Виктора Сосноры

Слух космической тишиной

Замкнут. Насквозь прочищен.

Раковины ушные увяли от децибелов

Пудовых. Меня расплющить

Раз плюнь. Уйдя в себя,

Двоюсь, и троюсь, и множусь

Текстами, сам я текст,

Заперт в халупе тела,

И в помощь мне линзы глаз,

Сквозь них сочетаю вечность

С комариком на лету.

*      *

  *

Я умираю сотню раз на дню,

Взгляни-ка на мою кардиограмму —

Мой стих, и путь, и место, где стою, —

Нарежь, как хочешь, вставь зигзаги в раму.

Хоть авангард мне чужд, но вот поди…

Хорош портрет — я вся до сердцевины,

До каждого биения в груди,

Да всякой глазу неприметной мины.

Предпасхальное

Кочки, будто куличи,

Снежной облиты глазурью…

Кляксами пестрят грачи,

И припек сменился хмурью,

Хмурь страстною полосой

Пролегла, поля затмила.

Крошка ангелок босой

Взгромоздился на перила

Деревянного моста.

Стихло все на скорбной ноте,

Лишь густела тень креста

С приближением к субботе.

Комаровские пенаты

Здесь глохнущая бабушка моя

На крик вороний отвечала: “Галя,

Сейчас иду...”

                              Старею здесь и я

Под липой невеличкою вначале,

А ныне многоярусной, как флот

Петровский, только не цветущей боле.

Кто отцветает так, кто давши плод,

Пускай не во плоти, а хоть в глаголе.

Вода забвения

Тучков Владимир Яковлевич родился в 1949 году. Закончил Московский лесотехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов” и др. Живет в Москве.

Его звали Серегой. Серега был вором в законе. Сереге удалось уйти достойно — он умер не чужой, а своей смертью.

Серега появился лет восемь назад. Как снег в июле или поливальная машина в феврале, когда люди с утонченной психической организацией достают чернил и начинают сладко плакать. То есть двадцать пять лет назад, переселившись из дома, который собирались ломать, в дом, в котором мне предстоит умирать, я понятия не имел о том, что у начинавшей стареть женщины из квартиры напротив есть сын. Я растил детей, ходил на работу, отмечал праздники, ездил с женой и детьми в отпуска, в меру сил занимался спортом, убирал урожай на колхозных полях, мотался по командировкам, читал книги, выстукивал на пишущей машинке свои опусы, с кем-то ругался, с кем-то дружил, водил детей в зоопарк, в театры, в музеи, вертелся с ними на аттракционах, смотрел телевизор, ходил в гости, стоял в очередях, лежал на пляжах. А он сидел. Он все это время где-то сидел. Лет пятнадцать. А может, и больше.

За просто так столько не дают. Собственно, о фундаментальности его прегрешений пред людьми и законом, их защищающим, вопиюще свидетельствовал не только полученный им чудовищный срок, но и его пространное досье, навеки запечатленное на теле: черепа, кресты, купола, карты, ножи, змеи, русалки и всевозможные аббревиатуры, расшифровать которые простому смертному не дано. А там, куда Серега переместился после безвременной кончины, несомненно, есть специалисты, которые способны с легкостью читать криминальные татуировки, подытоживая добрые и злые дела. Несомненно, с такими работать гораздо удобнее, поскольку нательные письмена намного надежнее обычных бюрократических носителей информации — не сотрутся, не размагнитятся, не сгорят, не размокнут, да и подчистить их невозможно. Матерый зэк что на том свете, что на этом прозрачен, как промытое утренней росой стеклышко.