Собрание сочинений в десяти томах. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже смеркалось, когда брат Павел услышал у ворот знакомый голос нищенки Констанции.
— Ну, что скажешь? — спросил он, перебирая четки.
— Ничего, братец! Прошу только впустить меня в монастырь; немного насобирала пуль и соскучилась по Пресвятой Матери, хочу ей поклониться. Прошу, пустите меня: целую ночь и целый день сидела я во рву среди грохота и треска, теперь хочется мне помолиться, а за это я заплачу вам пулями и расскажу кое-что о шведах; сейчас же я пойду назад, так как и мне надо беречь свою башню, так как и я теперь солдат.
Медленно рассмотрев, что она одна, брат Павел с улыбкой отворил старухе и тотчас же заботливо запер за нею. Костуха поклонилась ему и по обычаю поцеловала конец его наплечника, быстро повернулась и, бросив под ноги пули, пошла в костел. Вскоре она вышла из него.
С глазами, блестевшими от слез, она пошла под стенами и, казалось, чего-то искала и высматривала что-то. В это время Кшиштопорский, дежуривший на своей части стены, грозно окликнул ее.
— Кто ты такая и куда идешь?
При звуке этого голоса, угрюмого и гневного, старуха попятилась и задрожала.
— Чего ты подкрадываешься и прячешься? — сказал вождь.
— Иду под стеной, так как должна опираться, — закрывая лицо, ответила старуха.
Кто-то из гарнизона заявил, что ее знает, и Кшиштопорский отвернулся от нее, не задерживая больше.
Быстро шла дальше Костуха, но никак не могла попасть туда, куда хотела, хотя и хорошо знала дворы; она подкрадывалась к окнам, к дверям, вслушивалась в раздававшиеся оттуда голоса, но нигде не находила того, что ей было нужно. В этот момент издали показался ксендз Петр Ляссота, и старуха, немного подумав, пошла за ним следом, держась на известном расстоянии.
Ксендз Петр пошел к брату, а нищенка подбежала к дверям квартиры, присела у стены и приложила к ней ухо, вся приникла и, закрывшись платком, как будто бы задремала.
В этот момент на порог вышла Ганна, и эта бесформенная груда лохмотьев оживилась при виде девочки, исхудавшая голова высунулась из-под хустки; с особенным вниманием, с надеждой, с какой-то необыкновенной любовью, которая горела в ее взоре, нищенка смотрела на Ганну. Но приблизиться к ней, однако, не решалась, только дрожа, медленно ползла по земле, будучи не в силах даже открыть рта.
— Моя милая паненка, — смягчая голос, как могла, сказала она наконец, — моя милая паненка, может быть, вам в чем-нибудь услужить, может быть, вам в чем-нибудь помочь?
— Благодарю тебя, старушка, — ответила Ганна с милой улыбкой, звонким голосом, который старушка слушала с восхищением. — Мне ничего не нужно; я вышла потому, что там мой дед с ксендзом Петром разговаривают тихонько, и я не хочу им мешать. А ты, матушка, здешняя?
— Здешняя, мое золотое яблочко, мой цветочек розовый, мое ясное солнышко; я бедная нищенка и слуга Матери Божией.
— Так, может быть, тебе милостыню или хлеба дать?
— О, нет… нет! — быстро сказала старуха, но мгновенно спохватилась. — Да, да… хлеба… крошечный, маленький кусочек хлеба, если будет твоя ласка, мой прекрасный ангельчик…
Ганна быстро сбегала и вернулась с хлебом для старухи, а когда она приблизилась к ней, руки Констанции дрожали, она схватила руку Ганны и прижала ее белые пальчики к своим губам с таким видом, как будто этот хлеб ей давал жизнь, как будто она целый год не ела.
Ганна вся покраснела, взволнованная сама не зная отчего: это внезапное приближение к ней нищенки, ее слезы, ее чувство отняли у девочки смелость и смутили ее, она вырвала руку.
— Ах, бедная! Ты была так голодна! — воскликнула она.
— Голодна! О, да, голодна! — ответила Констанция. — Ты не знаешь, мой ангел, что ты подала мне с этим куском хлеба: жизнь, утешение, радость, счастье…
— Как! Разве тебя здесь никто не жалеет, никто не кормит? — говорила Ганна. — Приходи сюда каждый день, моя старушка, и я буду охотно делиться с тобой хлебом: помолишься за это о душе моей матери и о здоровье деда.
— Помолюсь, горячо помолюсь! — ответила быстро Констанция, ползя по земле к ногам девочки с устремленным на нее взором. — Буду молиться пред алтарем Матери Божией и вымолю вам счастье и покой…
— Дедушка мой очень слаб, — продолжала Ганна, — на ноги стал плох, печальный, часто плачет, а тут еще и постоянный страх расстраивает его.
— Матерь Божия утешит вас.
— Ах! Меня зовут там! — повернулась Ганна.
— Позволишь мне прийти завтра? — спросила нищенка. — Позволишь, золотой ангельчик? Не за хлебом, но…
— Хорошо, хорошо, приходи завтра!
Сказав это, Ганна исчезла. Констанция прижала к груди кусочек хлеба, начала его целовать, завернула в платок и спрятала сначала в торбу, потом положила его к себе на сердце и еще прижала, как будто кто хотел его отнять у нее.
Затем поднялась на ноги и быстро побежала в костел. Костел целый день стоял открытым и даже часть ночи. Лампады горели в алтаре, двое монахов читали молитвы и пели песнопения в честь Девы Марии. Мрак наполнял уже внутренность молчаливого здания, среди которого тускло мерцали светильники; тихо шептавшиеся молитвы казались чем-то погребальным. Нищенка пошла к алтарю Матери Божией, упала перед ним, затем встала и, преломив хлеб Ганны надвое, большую его часть положила на ступени алтаря, горячо молясь. Можно было сказать, что она поделилась с Богом своим наибольшим сокровищем.
XXI
Как Чарнецкий утром режет шведов, и как исполнилось предсказание старой Костухи
На следующее утро непрерывный огонь всех батарей и ядра, падавшие на крыши костела, не дали отдохнуть ни минуты. С утра надо было принять меры для защиты от огня и ответить шведам за то беспокойство, которое они причиняли. После ранней обедни и молебствия Кордецкий, приказав постоянно играть музыке наверху колокольни для подъема духа, сам в плаще и в своем белом одеянии, ходил, распоряжался, подбадривал, укреплял словами и примером. Шляхта
