История его слуги - Эдуард Лимонов

Через две недели, достаточно самоутвердившись, я все же собрался с силами и, оставив Даян наедине с безголовым портретом, вернулся к нормальной жизни. Я позвонил Дженни и справился о положении дел в миллионерском домике, и узнал, не потерял ли я свою работу как клинингмэн, оттого, что пропустил два рабочих дня.

— Конечно, нет, Эдвард, не волнуйся, все в порядке, — сказала порядочная Дженни в телефон. — Работу ты не потерял. Ты можешь получить свои 80 долларов за эти две субботы. Я сказала Линде, что ты убирал, все равно она замечает только ковер в ее офисе, а его пропылесосила Ольга.

Дженни же сообщила, что меня искала мадам Маргарита. Где я был эти две недели, Дженни меня не спросила, не хотела лезть в мою частную жизнь.

Я позвонил мадам Маргарите и услышал ее вечно бодрый голос:

— Лимончик! Очень хорошо, что вы мне позвонили. У меня для вас есть масса работы. Только заранее предупреждаю вас, что работа очень тяжелая — нужно копать землю, и еще множество всякой строительной работы. Я только что приступила к ремонту моего загородного дома, я наняла форемэна, у него есть местные рабочие, но я помню о вас, я же вам обещала работу, — сказала гордая собой мадам Маргарита. — Поэтому форемен согласен вас взять. Если вы согласны, я завтра туда еду, это в Upstate штата Нью-Йорк, вы можете поехать со мной.

Потом оказалось, что ни хуя она обо мне не помнила, просто один из нанятых рабочих спиздил у нее старинные часы, и теперь меня взяли на его место. Но люди любят казаться благодетелями. Когда сейчас, после пяти лет жизни в Америке, я получил наконец грин-карту, сразу четыре человека сообщили мне, что это их стараниями я ее получил.

Я собрал свою сумку и поехал — они обещали мне сорок часов в неделю по четыре доллара в час. 160. Я поехал — другой работы у меня не было.

Я провел в деревне у Хадсон-ривер два месяца, работая землекопом и каменщиком, и в конце ноября вернулся в Нью-Йорк, работы для меня в деревне больше не было.

Весь декабрь я перешивал одежду богатым леди с Пятой и Парк-авеню — юбки и брюки. Я брал с богатых дам по пять долларов в час за шитье, и еще немного жульничал со временем — деньги у меня стали появляться — по крайней мере, я оплачивал квартиру и как-то жил, но мне было скучно. Я опять остался один.

Однажды я сидел, отшившись, после целого дня работы, ел, механически смотрел ТВ — пробовал все программы и досадливо думал: «Как долго я еще буду перешивать им старое говно?» Тот день я весь истратил на починку такого рваного пальто на меховой подкладке, какое и не всякий бродяга наденет, а оно принадлежало даме, которая жила рядом с музеем Гугенхайма. «Кто бы мог поверить, что эти богатые дамы так жадны и перешивают старые пальто и просят меня залатать старые брюки их мужей», — думал я, как вдруг по одной из ТВ-программ я увидел вначале сладкое личико Лодыжникова, оно остановило мою руку, хотевшую было переключить программу, а затем я получил возможность лицезреть самого Дроссельмейера — Лешку Кранца. Рослый и важный Лешка расхаживал по сцене в огромном черном летуче-мышачьем плаще. Главный. Лешка был пьяница и золотой души человек. Он был даже некоторое время в меня влюблен, пока не убедился, что я из другой оперы, точнее, балета. Даже на протяжении нашего короткого романа он успел подарить мне золотые запонки и несколько раз присылал мне деньги в красивых конвертиках со всевозможными нежными надписями, предупреждениями и извинениями, чтобы я не обижался на деньги, что это подарок. Но меня хуй несет к тем, кто меня не любит. Конечно же, потому я не остался ни с Дженни, ни с Лешкой, ни с Сэрой и ни с кем из тех, в общем очень неплохих людей, с кем меня сталкивала щедрая судьба.

На ТВ Лешка как раз повязывал на шею щелкунчика шарф. Помните эпизод с оторванной головой? Я усмехнулся, потом расхохотался.

Лешка всегда был лечителем-врачевателем… всегда с кем-нибудь возился. Убедившись, что я не пэдэ, он помню, не разобиделся, но благородно пытался пристроить меня к юной бразильский миллионерше, она называла меня «Троцкий»…

«Кто будет лечить меня дальше?» — подумал я. Дженни уезжала пятого января, у нее уже был билет, меня очень лечил миллионерский домик, но теперь мне его больше не видать… И тут я внезапно подумал: «А почему, собственно, не видать? Почему бы мне не предложить себя на место Дженни, она старалась, но никого не смогла найти взамен себя. Таким образом, у меня опять будут и мной любимый сад, и дом с детской комнатой, куда я смогу убегать от несчастий, и постоянные деньги — каждую неделю. А там — поглядим». Сейчас я еще не был готов к самостоятельной жизни.

Я убрал Лешку с экрана — выключил ТВ — и позвонил Дженни.

глава седьмая

Стивена Гэтсби можно упрекнуть, пожалуй, в чем угодно, и даже в отсутствии чувства юмора, но выебнуться он любит, его снобизма у него не отнимешь. Поэтому, когда за три дня до своего отъезда Дженни устроила мне интервью с Гэтсби, все в той же многострадальной солнечной комнате, она была уверена; что Гэтсби не возьмет меня, но я лучше понимал ее хозяина. Мы посмотрели друг на друга, поговорили десять минут, и я понял, что буду работать у него до тех пор, пока сам не захочу от него уйти. Хаузкипер-писатель был нужен ему, как хлеб, я думаю, мое присутствие в доме в свое время будет непременно запечатлено в семейной хронике.

Пятого января 1979 года выкатилась наконец из дома Дженни, с кучей картонных ящиков и всякого говна, провожаемая почти всей семьей Джаксонов, так и не уехавшей в Лос-Анджелес трусливой Марфой, Бриджит, плачущей Линдой и большим количеством вовсе третьестепенных персонажей — друзей и знакомых, — визгом детей и неописуемой суетой. Под шумок этой суеты знакомые ее, по-моему, успели напиздить немало всяких абсолютно необходимых им вещей, в том числе, мне кажется, и немало алкоголя, который они, я видел, перли из бейсмента, воткнув в тряпье и мебель, принадлежавшие лично Дженни и которые она позволила взять им. Я не заступился за «наш» алкоголь тогда, не хотел портить ей отъезд.

Я был искренне счастлив, что она уезжала. Собственно, перемещалось только ее тело — все ее мысли и душа уже давно были там — в Лос-Анджелесе, вместе с владельцем принтинг-шопа. Смотреть на нее последние дни было совсем противно, став беременной, она очень оживотнилась, оскотинилась. Как истинно американская девушка, воспитанная массовой культурой, Дженни, как вы уже знаете, твердо верила, что все естественное — здорово, и посему вела себя соответствующим образом — рыгала, издавала скотообразные звуки и воняла тоже, увы. Мне даже стыдно произносить это слово, но она да, это делала, правда иногда предупреждала — «я хочу пукнуть», но предупреждение дела не меняло. В общем с беременностью она очень опустилась.

«Как ее будет выносить Марк», — думал я.

— Good bye, Дженни Джаксон, — сказал я ей на пороге.

— Good bye, Эдвард Лимонов, — сказала она и улыбнулась.

В аэропорт меня никто не просил ехать, ну я и не поехал. За ней закрылась дверь.

Только тогда, читатель, я понял, как мне повезло, что Дженни ушла из моей жизни. Хорошо, подумал я, когда будущее вот, так вот открыто, опять настежь открыто, и могу я сделать хуй знает что. Для начала я пошел и вымыл всю ее, а теперь мою, комнату и выбросил все, что я считал нужным выбросить, и твердой рукой выгреб оттуда ее мусор и пыль. Этим я занимался следующие два дня — субботу и воскресенье. Я же говорю, что последние месяцы она ничего не делала, только читала книги о бэби и как их следует растить.

В понедельник пришла Линда и началась моя рабочая жизнь.

— Эдвард, — сказала Линда, — основное, что ты должен знать о Стивене — что он не человек деталей, за осуществление деталей он платит другим людям, таким как мы с тобой. Он дает только основные директивы, он любит, чтоб его мысли предупреждали.

— О'кей, — сказал я, — я буду предупреждать его мысли.

Как я буду это делать, я не имел понятия, и сейчас не имею, но я был уже далеко не тот Эдвард, наивный русский, я уже на все говорил «Да!», а уж там как получалось. Сказать «да» легко, от меня не убудет, вот я и говорил «да», «конечно», «будет сделано».

— То, что тебя взял Стивен, это больше чем полдела, но знаешь ли ты о том, что Нэнси хотела определить в дом Мэрилин, — сказала Линда, закуривая сигарету, — девочку, которая работала у нее на ферме в Коннектикуте? Нэнси покровительствует Мэрилин, и Стивен взял тебя против желания Нэнси.

— Между нами говоря, — продолжала Линда, — это и есть основная причина, почему он взял тебя. Нэнси хотела иметь в доме своего шпиона, а Стивен терпеть не может Мэрилин (она очень некрасивая, прыщавая и толстая) и не хочет иметь шпиона в доме, он хочет иметь свою личную жизнь.

— Да, я знаю о существовании Мэрилин, Дженни мне говорила, — отвечал я, — но я и не подозревал, что за моим вступлением в должность хаузкипера таятся такие сложные закулисные махинации, интриги и борьба. Я думал, что Стивен взял меня из снобизма, дабы прихвастнуть приятелям при случае, что его батлер — писатель, — сказал я.