Свет далекой звезды - Александр Чаковский

Нет, видимо, генерал не шутит. Казахстан… Целинные земли… Да, туда многие сейчас едут. Но комсомольцы, молодёжь! А этот шестидесятилетний генерал-лейтенант…

— Извините, — говорит Завьялов, — но всё это как-то не укладывается в голове. Какое отношение вы, кадровый военный, генерал, имеете к сельскому хозяйству? К тому же в вашем возрасте…

Сейчас они беседуют так, как будто между ними ничего не было сказано. Тот разговор окончен.

— Ну, во-первых, наши кадровые военные — это не царская аристократия и не прусское офицерство, — отвечает Осокин. — Многие от земли пришли, к земле можем и вернуться. А что касается возраста… Так дело в том, Завьялов, что мне ещё пожить хочется. А жить на покое — значит когда-нибудь просто не встать с постели. Я не хочу быть одним из тех генералов, которые умирают в постели. Что же мне остаётся делать, если ещё хочется жить? Душу мою чёрт не купит, да в нашей стране это как-то и не принято — душой торговать. Вот и еду в совхоз.

— Значит, — всё ещё в недоумении произносит Завьялов, — вы бросаете квартиру в Ленинграде и едете в Казахстанскую степь, чтобы…

— Ну, друг, я прослужил в армии тридцать пять лет, из них лет восемь прожил в землянках и блиндажах. На фронте, помнишь, как было? Сегодня стоим в блиндажах, а завтра — в замке баронском, послезавтра — снова в землянках. Я и до войны на одном месте тоже долго не засиживался. Так что привык. Прибуду на место — сейчас роту сапёров…

— Да нет там, в степях, сапёров.

— Э-э, чепуха. Сапёры везде есть. Только название у них там, может быть, другое. Ведь что такое сапёр? Строитель. Не только же ему с минами возиться… А ты что же, осуждаешь меня? Считаешь, что дурака свалял генерал? Ходить бы ему по Невскому в папахе, нотации читать тем, кто не откозырял вовремя, да билеты в кино получать вне очереди… Так? Не будет этого! Ясно? А теперь будь здоров. Мне надо шторы снимать.

— Ещё одну минуту, — сказал Завьялов, — мне хочется спросить… И я уйду. Честно говоря, мне всё ещё как-то не верится, что вы вот так всё бросаете здесь и едете… Нет, нет, не в этом дело… Я не об удобствах, не о квартире, я о другом… Ну… словом, вы считаете, что именно вы и должны ехать? Убеждены, что сумеете построить совхоз, наладить его работу?.. Словом… верите?

Осокин пристально и настороженно посмотрел Завьялову в глаза.

— Послушай-ка, друг, — неожиданно спросил он, — ты к решению ЦК от тридцатого июня как относишься? Ну о ликвидации последствий… и так далее?

Прямолинейность и элементарность такого вопроса заставили Завьялова пожать плечами и усмехнуться.

— Я?! Странный вопрос… — ответил он. — Из-за всего того, что это постановление осуждает, меня выкинули из армии… Я ведь на оккупированной был.

— Погоди, погоди! Не маши руками. Я имел в виду нечто иное, когда задал тебе вопрос… Мне хотелось понять, собираешься ли ты бороться… Вот в чём дело. Видишь ли, осуждать пороки прошлого — это, конечно, естественно и сейчас, после съезда, совершенно закономерно. Ну, а что же дальше?

— То есть? Что значит «дальше»?

— Разве ты не считаешь, Завьялов, что постановление ЦК требует от нас большего, чем просто осуждения недостатков прошлого? Ты ведь решения Пленума ЦК читал? Как восстановить здравый смысл, права объективных законов в нашей экономике в тех случаях, когда они подменялись экономическим произволом, администрированием? Да вот тебе всего лишь один пример: сколько я себя помню, мы писали и декларировали, что не марксист тот, кто отрицает начисто принцип материальной заинтересованности в период строительства социализма и коммунизма. А на деле? Подумал ты обо всём этом? И это только один из примеров. Так вот, для того чтобы только проклинать культ, можно, конечно, спокойно сидеть дома или речи произносить с трибун. А вот для того, чтобы покончить с его наследством, надо бороться, то есть работать. Понимаешь, работать! Ты спросил меня, верю ли я в свои силы. Верю! И сегодня, после съезда, особенно верю! Но дело не просто в вере, пойми это, а в желании, в готовности работать. Работать! — повторил Осокин резко и, как показалось Завьялову, да же сурово. — Один я совхоз не подниму, смешно говорить. Но то, что должен, то, что могу сделать я, должен сделать именно я, и никто другой. Понимаешь ты меня теперь? Вера ничто, если человек не работает…

Он помолчал немного и вдруг добавил:

— Оля не только верила в нашу победу. Она хотела её добиться. Ей казалось, что именно её пуля добьёт врага, только её пример вдохновит товарищей. Это не было честолюбие, Завьялов. Это было горение. А теперь — всё. Иди.

Завьялов медленно пошёл к двери. Он уже взялся за ручку, когда Осокин окликнул его:

— Подожди.

Он подошёл к столу и резким движением открыл ящик стола. Потом, не глядя, нащупал пачку бумаг, перехваченную резинкой.

На мгновенье, держа пачку в руках, Осокин повернулся к Завьялову спиной. Потом подошёл к Завьялову и протянул ему фотографию.

— Возьми, — сказал он, — это она. Теперь я тебе отдал всё, что связано с ней. Всё.

17. И. Иванов

Первые после возвращения в Москву попытки Завьялова выяснить, куда переехал этот таинственный НИИ‑24, окончились неудачей.

Он побывал в Министерстве химической промышленности, в управлении, ведающем вопросами топлива, в Академии наук. Завьялова вежливо встречали и сочувственно выслушивали историю его поисков. Но как только он упоминал институт и спрашивал, где он теперь находится, люди пожимали плечами и отвечали неопределённо.

Завьялов сознавал всю трудность положения, в котором оказался. У него не было документов, удостоверяющих его родство с Ольгой. Разумеется, к поискам жены, сестры, дочери, сына все отнеслись бы более сочувственно, пришли бы ему на помощь.

— Кто она вам? — спрашивали Завьялова.

— Знакомая… Близкая знакомая… Друг…

— Г-м-м… Так-так…

Завьялов не мог предложить этим связанным служебным долгом людям ничего, кроме не очень внятного рассказа о своих поисках. Но этого было мало, очень мало, чтобы заставить завертеться машину важных государственных учреждений.

Он не обвинял этих людей, ставил себя на их место, понимал, что, приди к нему неизвестный человек, настойчиво добивающийся адреса засекреченного учреждения, он встретил бы такого просителя по меньшей мере настороженно.

Наконец ему сказали: «Хорошо. Напишите письмо этому товарищу… как вы назвали?.. Мироновой Ольге Алексеевне. Укажите свой адрес. Мы попробуем кое-что установить. Кое-что выяснить. Возможно, ваше письмо найдёт адресата, если он действительно работает в учреждении, которое вы имеете в виду».

— Сколько пройдёт времени, пока я получу ответ? — спросил Завьялов.

— Трудно сказать… Может быть, месяц…

Он написал такое письмо. Оставил конверт незапечатанным в управлении.

…Но когда мысль о месяце бездействия, месяце ожидания показалась Завьялову совсем уж нестерпимой, в его комнате раздался телефонный звонок.

— Можно товарища Завьялова?

— Я слушаю.

— Где вы пропадаете? Я уже два дня вам звоню.

— Кто это говорит?

— Филонов.

— Простите, какой Филонов? Откуда?

— Фотокорреспондент. Мы с вами встречались в редакции «Луча». Ну, вспомнили?

— Да, да, конечно, — взволнованно подтвердил Завьялов. Он плотнее прижал трубку к уху, другое прикрыл ладонью.

— Ну как, удалось вам отыскать ту женщину? — беспечно спросил Филонов.

— Пока нет, — ответил Завьялов. Его волнение мигом утихает. Голос становится сухим. Какого чёрта этот мальчишка, этот пижон в нейлоновой куртке вздумал ему звонить? Только для того, чтобы поинтересоваться, нашёл ли он Олю? Какое ему до этого дело? Что на него нашло? Внезапный приступ вежливости?

— …Тогда дайте мне адрес…

— Адрес? — переспрашивает Завьялов. — Но я же вам сказал…

— Нет, нет, — прерывает его Филонов, — ваш адрес!

— Мой? Но зачем?..

— Не беспокойтесь, я к вам не на обед напрашиваюсь, — снова прерывает Завьялова этот навязчивый парень. — Впрочем, с вас, как говорится, причитается. Ну? Я записываю.

Нет, очевидно, это не бесцельный звонок. Он что-то знает, этот Филонов. Волнение снова охватывает Завьялова. Он поспешно диктует свой адрес. И тут же спрашивает:

— Вам что-нибудь удалось узнать?

— Буду у вас через десять минут, — не отвечая на вопрос, произносит Филонов. И добавляет: — Я на машине.

Раздаются частые гудки. Филонов повесил трубку. Разговор окончен. Проходит несколько секунд, прежде чем Завьялов тоже кладёт трубку. Смотрит на часы. Через полчаса его уже не было бы дома. Он ушёл бы на работу.

Неужели этот фоторепортёр что-нибудь узнал? Только один человек в редакции принял дело Завьялова близко к сердцу — Коростылёва. Если бы удалось что-нибудь узнать, позвонила бы, конечно, она. Только ей известен телефон Завьялова.