Эрика - Марта Шрейн

Гедеминов сказал охранникам:

— Если Попов узнает, что доктор жива, он вас расстреляет. И никто ему не помешает. Отнесли вы ее в подвал, как он сказал?

— Отнесли, — хором подтвердили солдаты. — А больше ничего не слышали. Разве что раньше выстрелы до этого в кабинете. И доктор раненая, а может, убитая. Мы делали все, как начальник говорил.

— Может, вас скоро демобилизуют и вы домой уедете. Так что будьте осторожней.

— Позвоните, пожалуйста, в Управление и скажите, что убит контролер. Не бойтесь, делайте, как я говорю. Мне это ничем не грозит, — сказал он профессору.

Гедеминов пошел к себе в мастерскую и лег в постель, ожидая вызова к начальнику. Все случилось быстро, как он и рассчитывал. За ним пришли. Он оделся и пошел вслед за конвойными.

— Что случилось? — спросил он.

— Не велено разговаривать, — ответили конвойные.

— Гедеминов, ты был у профессора? — спросил начальник.

— Вообще был, вчера. У меня мигрень. Голова болит. А работать надо, — спокойно ответил Гедеминов.

— А сегодня был? — снова спросил начальник.

— Нет, сегодня не был. Он только из окна поздоровался со мной, когда я проходил мимо. Там еще стоял начальник, Попов, рядом с контролером. Они курили. А ведь в больнице курить запрещено. Но гражданин Попов все–таки большой начальник. Он фронтовик, контуженный, может, ему надо курить… — разговорился князь.

— У вас все ножи сапожные на месте?

— Ножи?

— Да.

— Гражданин Попов приходил ко мне, ну, немного навеселе. Один нож ему понравился. Ручка красивая у этого ножа. Ну, взял и взял. Вы же знаете, я еще сделаю. Пусть ему подарок будет.

— А когда он приходил?

— Да часов в пять вечера. Он выпить хотел. Спрашивал, нет ли у меня бутылочки вина. Надо ему было. Голова болела. А у меня ничего не было. Тогда он сказал «Поищу спирт». И ушел. Наверно, в больницу, куда же еще. Действительно, если болит голова…

— Быстро к Попову! — крикнул начальник караульному. — Привести сюда!

Караульный вернулся.

— Попов спит у себя в кабинете пьяный. Посмотрите сами.

Все, в том числе и Гедеминов, зашли в кабинет Попова. Тот действительно спал. Рядом лежал нож с пятнами крови на лезвии и зазубринах.

— Да нет, нож не потерялся, — сказал Гедеминов голосом примерного заключенного. И потянулся за ножом, как будто хотел его взять. Но услышал окрик начальника: «Не трогать ничего руками! А вы, Гедеминов, идите к себе. Вызовем, когда надо будет».

Уходя, Гедеминов демонстративно уставился на карман Попова, откуда выглядывал бинт. Он вышел, не закрыв до конца двери, и, стоя в коридоре, услышал из кабинета: «Посмотрите, товарищ начальник, что у него на столе. В стакане спирт».

— Попова в арестантскую! Запереть до утра. Нож и стакан на экспертизу! А это что? Акт о смерти доктора Фонрен? Когда же это она умерла? Я ее вчера еще видел. «Скоротечный туберкулез», — прочитал он диагноз профессора Тринкверта. — Жаль. Молодая была и красивая.

— И доктор хороший, — добавил кто–то.

Гедеминов кошкой метнулся от двери по коридору и шмыгнул во двор Управления. Там он спокойно повернул к больнице, и они вместе с профессором обсудили дальнейшие действия.

Когда профессора вызвали в управление, тот сказал усталым голосом:

— Гражданин начальник, Попов вызвал меня в кабинет. Здесь уже лежал акт о смерти доктора Фонрен. Он велел мне его подписать. Я подписал и спросил: «Где тело?» Он ответил: «В морг отнесли». Я любил эту молодую женщину, как дочь. Завтра похороны ее еще с двумя умершими от туберкулеза.

— Скажите, профессор, а Попов часто приходил к контролерам за выпивкой? — перебил профессора начальник.

— Часто. Но я хотел сказать вам о другом. Мой кабинет открыт и сейф с лекарствами тоже. Кто бы это мог сделать? Исчез спирт.

— Эй, там! — крикнул начальник. — Проверить карманы у Попова. Принесите все ключи, какие найдете.

Принесли связку и еще один ключ.

— Вот этот — от сейфа, — сказал профессор.

— Вы уверены? — спросил начальник.

— Контролер при мне сотни раз этим ключом пользовался, когда требовались лекарства. Можно проверить.

— Ладно, профессор. Идите.

Между тем, оставшись в кабинете профессора, Гедеминов взял завернутые в скатерть лекарства, спирт и бинты, даже витамины и, конечно же, йод и вылез через окно. Там он присел за кустом. Лагерь спал. Где–то далеко перекликались часовые. Крадучись, он пошел к себе в мастерскую, отодвинул незаметную доску в стене, спрятал лекарства и тюремную одежду Аделины. Он думал: «Опасности для ее жизни нет. За ней ночью присмотрит профессор. А днем я ее навещу. А сейчас мне надо быть на месте. Как Попов отрезвеет, за мной пришлют».

Но сон не шел. Он думал о любимой и хотел быть рядом с ней. Впервые ему было так больно, как будто он сам был ранен в грудь.

* * *

Профессора попросили обследовать Попова. Он осмотрел и сделал заключение: гражданину Попову пить нельзя. Он контужен на фронте и не может контролировать свои действия.

Напуганный до смерти, еще не совсем очнувшийся, Попов принял это как поддержку профессора и благодарно посмотрел на него. И тогда профессор предложил поместить Попова на излечение в областную неврологическую клинику и добавил:

— Как фронтовику ему уделят должное внимание. Тишина и покой и невозможность употребления спиртного. А затем его можно поместить на реабилитацию в какой–нибудь военный санаторий, и он вполне излечится.

— Ну что ж, профессор, пишите направление, отвезем его утром, — согласился начальник.

До Попова, наконец, дошло, что его увозят в психиатрическую клинику. Ему только что дали прочитать все свидетельские показания, и он был поражен. «Неужели из–за этой докторши подсадил меня князек?» — скрипел он зубами.

Утром, будто по делу, Гедеминов пошел в Управление. На самом деле он хотел посмотреть, как увозят Попова. Тот крикнул ему из машины:

— Я тебя, князек, еще достану. Я понял. Ты был влюблен в докторшу, а я ее пристрелил.

— Кого он пристрелил? — спросил начальник.

— Говорит, докторшу, — ответил Гедеминов. — Только при чем здесь я?

— Да в бреду он, — сказал конвоир. — Они, сумасшедшие, всегда на первый взгляд, вроде нормальные. Я с фронта одного сопровождал. Такой же был. Говорил все подряд. Думал, что он не он, а кто–то другой.

— Заткнись! — заорал на него Попов и снова с ненавистью посмотрел в сторону Гедеминова. — Я тебе это никогда не прощу!

Сейф заполнили новыми лекарствами. У двери кабинета профессора Тринкверта уселся непьющий контролер в юбке, и Гедеминов уже не мог так свободно посещать профессора. Разве только в другом корпусе, куда он приходил на прием лечить несуществующую мигрень. Зато он теперь часто навещал свою Адель, как он ее называл про себя, и подолгу сидел рядом с ней. Все то, что доставалось ему от щедрот начальства за работу, нес он сюда. Он любил ее, но не знал, как сказать ей об этом. Кажется, она и так догадывалась и часто краснела под его взглядом. Ей было уже известно, что князь рисковал ради нее жизнью.

— А ведь вас похоронили, — сказал ей однажды Гедеминов. — Профессор даже отписал письмо своему племяннику, где сообщил, что вы скончались от скоротечного туберкулеза. Так было нужно, чтобы и Попов поверил, что вас нет в живых: письмо обязательно попадет в руки начальства. Нет–нет, не волнуйтесь, Попова отправили в психиатрическую клинику. В лагерь он больше не вернется. Теперь профессор решает вопрос, как воскресить вас. Вы в настоящее время медсестра и болеете туберкулезом. А под вашим именем похоронили Наталью Красину. Выздоравливайте, остальное профессор берет на себя и больше ни о чем не беспокойтесь, я всегда буду рядом.

Адель впервые благодарно улыбнулась ему. И Гедеминов увидел, как засияли ее глаза на худеньком личике.

* * *

Если судьба хочет что–то изменить в жизни человека, она использует уйму комбинаций. И вовлекает в это не только того, кто ей нужен, но и множество других лиц. Фридрих Фонрен вышел из лазарета и не нашел в конторе многих своих знакомых, и в том числе Адольфа или Ади, как он его называл.

Фонрену сказали, что многих перевели на строительство новых шахт. Он написал письмо жене, что жив и здоров, и стал ждать ответа.

Прошел месяц, второй, подходил к концу третий, а писем все не было.

А каптерщица была бабой любопытной. В свободное время она разворачивала свернутые треугольником письма и читала нехитрую переписку шахтеров с их родными. Когда Фонрен в очередной раз пришел справиться о письме, она сунула ему в руку письмо Адольфу от дяди и с сочувствием сказала: «Прочти».

— Чужие письма читать неприлично, — ответил он, но письмо взял, подумав: — узнаю где Ади, и передам.