Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

— Уедете? Куда?

— Его в Клайпеду приглашают. В сельскохозяйственный техникум. Он еще окончательно не решил, но, скорее всего, поедет. Будет у тебя новый математик. Лучше старого.

— Да, но, значит, и ты уедешь!

— И я…

— Тогда и я с тобой. Брошу гимназию, буду осенью в техникум поступать.

— Не болтай чепуху.

— Вот видишь…

Ни о чем я ее больше не расспрашивал, ничего не обещал, только обнял и просил побыть со мной еще немного.

— Пошли. Проводи меня, — попросила она. — Мне и в самом деле холодно.

Мы впервые, не таясь, дошли до самых ее дверей. В комнате учителя горела настольная лампа и за занавесками виднелась тень Виржинтаса, склонившегося над стопкой тетрадок.

— До завтра, — сказала Нийоле.

— До завтра…

Однако на следующий день Нийоле в школу не пришла. На первом уроке мне дважды сделали замечание за то, что я не слушаю объяснения учителя. Я пытался сосредоточиться, но мне не давала покоя вчерашняя новость. Почему Нийоле сегодня нет? Может, она помогает отцу собираться? Виржинтаса я сегодня утром тоже не видел. У кого бы выяснить? Нийоле просила, чтобы я об их отъезде никому не говорил.

На перемене я подошел к учительской. Калоши Виржинтаса стояли у дверей!

Калоши Виржинтаса… В прошлом году, когда я учился во вторую смену, Нийоле частенько оставляла мне в этих калошах записку. На уроке я писал ответ, и учитель Виржинтас, ни о чем не догадываясь, приносил ее в калоше домой. Разумеется, мы с Нийоле могли найти и другой способ, могли просто встретиться где-нибудь и поговорить. Но разве это интересно? Нам обоим доставляла удовольствие тайна нашей оригинальной почты, и мне — в особенности. Ведь этим я мстил математику за его строгость, за двойки, за замечания под ними…

Вот и сейчас, убедившись, что меня никто не видит, я заглянул в калошу, потом в другую… Есть! Браво, Нийоле! Расправив треугольное письмецо, я прочитал: «Я так и знала, что заболею. В парк пришла с температурой, а тут еще этот ветер… (Я не жалею, ты не думай.) Жду врача. Наверное, грипп. Насчет отъезда пока ничего нового. Не грусти. Н.». Это я виноват, я ее вчера простудил, покуда, как дурак, изливал желчь на математику. Видел же, что ее знобит, что щеки горят, и не предложил свой плащ. А она мне — «не грусти»…

Сейчас я любил ее еще сильнее и готов был чем угодно искупить свою вину. Но как это сделать? На уроке математики неожиданно для себя вызвался отвечать у доски. Виржинтас гонял меня по всему курсу, но я не сдавался. «Сдайся!» — екало от страха сердце, но я не отступал. Вспомнил, сейчас докажу, вот как надо!.. Под конец Виржинтас сказал:

— Давно бы так, — и поставил мне четверку.

На большой перемене я сунул в калошу ответ: «Обнаружив твое письмо, чуть не расцеловал от радости «почтовый ящик». Поправляйся скорее, отдавай мне свою болезнь и никуда не смей уезжать. Если тебе трудно писать, черкни только одно словечко — уезжаете или нет. Жду завтра. Арунас».

Четверкой решил пока не хвастаться. Пусть лучше сам Виржинтас об этом расскажет.

На следующий день я пораньше пришел в класс и с нетерпением стал ожидать появления калош возле учительской. Первым уроком у нас должна быть геометрия, но до звонка не было ни калош, ни Виржинтаса. И снова меня охватило беспокойство: Виржинтас еще ни разу не опаздывал на урок.

Уже угомонились за стенкой второклашки, за другой стеной тоже начался урок, а мы продолжали ждать.

Наконец в коридоре послышались мелкие шажки, и в класс вошла учительница пения.

— Добвое утво! — она почему-то не выговаривала «р».

— Здвавствуйте!.. — довольно загудели все и со стуком стали прятать в парты учебники.

«Все, — подумал я. — Виржинтас даже с классом не попрощался…»

— А сегодня что, совсем математики не будет? — догадалась спросить староста.

— Может, и не будет, — равнодушно ответила учительница и повесила на доске плакат с текстом новой песни.

За окном полоскал дождь, а в песне говорилось о солнце, о счастье, о цветах — видно, оттого она и показалась мне такой наивной, приторной и просто-напросто глупой. Не было Нийоле — нашей замечательной певуньи…

Какова же была моя радость, когда на следующий урок в класс неожиданно вошел все такой же величественный и строгий математик. Он сухо извинился за то, что пришлось поменять уроки, и велел выложить тетрадки с домашними работами.

Урок показался длинным, как последняя четверть. Не успел зазвенеть звонок, и я вихрем понесся к дверям, чтобы поскорее найти калоши учителя.

В своей записке Нийоле написала всего несколько слов: «В этом году не едем». А ниже другим почерком и другими чернилами было дописано: «У Нийоле воспаление легких. Она в больнице. Завтра после уроков сможешь навестить. Второй этаж, 23 палата. Только не забудь про астры…»

Я узнал каллиграфический почерк учителя Виржинтаса…

УКРАДЕННЫЕ СЕКРЕТЫ

(Рассказ Гинтаутаса)

После большой перемены в классе стоит кислый запах хлеба, невыносимо клонит ко сну. Учитель биологии и географии Мусте́йкис, крупный, по-слоновьи неуклюжий мужчина с заспанным лицом, гундосит что-то про «солнечный Таджикистан» и ходит из угла в угол, точно подыскивая удобное местечко, чтобы прилечь. Из кармашка его широкоплечего пиджака торчит длинная металлическая расческа, которой учитель время от времени почесывает свой лысеющий затылок и показывает на карте границы государств, их столицы и моря.

Все привычки Мустейкиса нам давным-давно знакомы, мы выучили их наизусть, как осточертевшую таблицу умножения, как инициалы, вырезанные на старой парте.

Мустейкис преподает биологию, и ты после его уроков начинаешь ненавидеть цветы, которые «ассимилируют» и «диссимилируют» …Во время уроков географии у будущих Колумбов начисто испаряется всякое желание совершать путешествия в далекие края. «Солнечный» Таджикистан кажется серым, пыльным и унылым. Настроение у всех становится пасмурное. Одни приканчивают со скуки недоеденный завтрак, другие потихоньку переписывают упражнения