Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Александр I, чувствительный и почти женственный по натуре, увлекся этим движением, резко отличаясь в этом смысле от своих братьев Константина и Николая, которых вполне удовлетворяла государственная религия, являвшаяся прочной опорой государственного строя и военной дисциплины. Выло известно, что царь давал аудиенцию депутации квакеров, молился и плакал вместе с ними, целовал руки их старейшине Аллену. Впрочем, «свет» ловили отовсюду, откуда бы он ни шел, и министр просвещения Голицын принимал в Зимнем дворце Татаринову, главу секты хлыстов, и присутствовал при их священной пляске, в то время как царь в письме к одному отцу семейства ручался, что во всем этом нет ничего «противного религии».

В эту эпоху в Европе процветало целое поколение женщин, проникнутых религией и бывших в то же время интриганками, жаждущими влияния. Они смело обращались к сильным мира сего, так как говорили от имени бога и с библией в руках. Все эти проповедницы, обращавшие ищущих в истинную веру, становившиеся при случае просительницами и имевшие одну общую черту — ненависть к Наполеону, образовали после уничтожения Великой армии нечто вроде Армии спасения. Самой знаменитой из них была Юлия Фитингоф, разведенная жена барона Крюднера. После весьма светской жизни она вдруг сделалась набожной и мистически настроенной. С 1812 года она предсказывала падение «черного ангела», т. е. Наполеона, и наступление эры мира и всеобщего счастья под покровительством «белого ангела», т. е. Александра. Она предрекала также обновление мира через Священный союз царей и торжество евангелия в братстве народов. Ее письма попали в руки Александру, который их жадно прочитал и разрешил пророчице писать непосредственно ему самому. После первого падения Наполеона Крюднер предсказала возвращение его с острова Эльбы и новое кровопролитие, за которым последует всеобщий мир. Когда это ее предсказание почти целиком оправдалось, она в Гейльбронне в июне 1815 года удостоилась чести быть представленной царю. После этого Крюднер виделась с Александром довольно часто, сделала его главной приманкой своего салона и приобрела большое влияние на царя и его приближенных. Она, можно сказать, продиктовала ему знаменитый акт Священного союза (26 сентября 1815 г.)[40]. Крюднер присутствовала также на большом смотру в равнине Вертю и затем приветствовала царя речью, прославляя его величие и то, что он «осмелился во главе своей армии открыто исповедывать спасителя, благословившего его, и бога, который создал его примером всему миру». Приближенных Александра стало беспокоить влияние, которым пользовалась баронесса. Прусский король говорил, что «она обладает всеми небесными дарами, кроме здравого смысла». Александр, боясь, наконец, оказаться смешным, сперва перестал с ней видеться, затем отказался полутать от нее длинные послания, обильно снабженные выдержками из библии и евангелия; потом запретил ей проповедывать в пределах его владений[41] и, наконец, в 1818 году выслал ее из Петербурга[42], поступив с нею, между прочим, так, как он всегда поступал с людьми, которыми больше всего увлекался.

Новая эволюция в настроении Александра. Возврат к деспотизму. 1815 год был как бы апогеем славы Александра. Он представлялся не только победителем победителей, но и как бы всемирным освободителем. Он был единственным «либералом» среди коалиционных государей. Казалось, что ему одному Германия, Италия и Нидерланды обязаны своим освобождением, Швейцария — своей автономией, Сербия — своим спасением, а Франция — своей хартией. Он реформировал Польшу и дал ей конституцию. Он помышлял также о том, чтобы дать конституцию России. Даже негры находили в нем защитника: он был решительным аболиционистом. В своих собственных владениях он освободил крестьян Эстляндии (в 1816 г.), Курляндии (в 1817 г.) и Лифляндии (в 1819 г.).

Но этой его любви к свободе после 1815 года суждено было продержаться не дольше, чем после 1801 г. На европейских конгрессах, где он играл роль царя царей, обнаруживается от конгресса к конгрессу ослабление его либерализма[43]. В1818 году в Ахене он выступает за эвакуацию французской территории и за либеральную ориентацию политики Людовика XVIII; еще в Карлсбаде он избегает слишком компрометировать себя немецкой реакцией. Но в Троппау, Лайбахе и Вероне он уже проявляет себя врагом либеральных стремлений итальянцев, испанцев, греков. Он уже борется против своего польского парламента и поддерживает во Франции реакционный кабинет своего друга герцога Ришелье. Два факта если не вызвали, то по меньшей мере ускорили эту прискорбную эволюцию. В 1819 году это было убийство царского агента Коцебу, о котором речь будет ниже, и в 1820 году так называемый бунт Семеновского полка, одного из гвардейских полков. Командиром этого полка был настоящий зверь, по фамилии Шварц; Шварц собственноручно бил солдат палкой, дергал их за усы, плевал им в лицо; ни один парад не проходил без палочных ударов. Храбрые солдаты, герои стольких битв, привыкли со стороны своих русских начальников к лучшему обращению, чем обращение этого «проклятого немца». И вот однажды роты Семеновского полка отказались идти на парад. Полковник Шварц, чувствуя себя виновным в этом и боясь ответственности, не посмел ничего предпринять для восстановления порядка. Он спрятался. Этим бунт и ограничился[44]. Царь находился в то время в Троппау. Меттерних, узнавший, повидимому, эту новость раньше самого царя, извлек из нее большую пользу, заставив Александра отказаться от либеральных намерений.

 С этого момента в России волею царя началась новая эра, выразившаяся в репрессиях, совершенно не соответствовавших преступлениям. Военный суд приговорил зачинщиков «бунта» в Семеновском полку к повешению, а полковнику Шварцу постановил отрубить голову. Но если Шварц был признан настолько виновным, то разве не заслуживали солдаты, которых он тиранил, некоторого снисхождения?[45] Под предлогом смягчения приговора царь сделал его еще более жестоким: восемь солдат были прогнаны шесть раз сквозь строй через тысячу человек, затем сосланы в сибирские рудники; другие были расформированы по гарнизонам восточноевропейской части России или Сибири. От славного Семеновского полка осталось одно только имя. Он был целиком заново сформирован[46].

Реакция. Аракчеев и «обскуранты». Впрочем, Александру казалось, что он имеет основания жаловаться на всеобщую неблагодарность: на неблагодарность со стороны как народов, так и царей, на неблагодарность, проявляемую как либеральной Францией, так и Францией Людовика XVIII, на неблагодарность Германии, Италии, Польши и даже самой России, поскольку произошел мятеж Семеновского полка. Человеком, который явился выразителем этой обиды Александра на род человеческий, человеком, давшим свое имя эпохе беспощадной реакции — аракчеевщине, был Аракчеев. Он затмил даже своих помощников — князя Александра Голицына, министра народного просвещения, и фанатичного Серафима, архиепископа Новгородского и Петербургского.

Алексей Аракчеев был одновременно самым верным и самым грубым проводником деспотизма Павла I. Достигнув чина полковника, затем генерала, он был грозой армии из-за своей мелочности по отношению к разным служебным деталям и жестоких взысканий за малейшие упущения, причем дело доходило до того, что он давал пощечины офицерам и немилосердно бил солдат. В 1799 году Палену удалось его удалить. Павел I вернул его слишком поздно для себя, не сумев этим предотвратить катастрофу 12 марта 1801 года. Искренняя и шумная печаль Аракчеева при известии о цареубийстве, портрет царя Александра, который он всегда носил на груди, привлекли к нему неожиданно благосклонность Александра I. Аракчеев был восстановлен во всех своих званиях и должностях, достиг высших чинов и в 1812 году был назначен военным министром.

Аракчеев изобрел для русских солдат и крестьян новый бич в виде военных поселений[47]. В деревнях целого ряда уездов Аракчеев поселил солдат; если они еще не были женаты, их заставляли жениться на дочерях крестьян, и сыновья от этих браков обречены были стать солдатами. И солдаты и крестьяне были подчинены одному и тому же военному распорядку. Аракчеев считал эту систему великолепной: солдат поможет крестьянину в полевых работах, сыновья крестьян станут солдатами. В сельском хозяйстве не будет недостатка в рабочих руках, у армии — в рекрутах. Казна при этом только выиграет, потому что будут налицо хорошие полки, которые почти ничего не будут стоить. Аракчеев считал, что он вводит в усовершенствованном виде австрийскую систему «военных границ». Но медаль имела и свою оборотную сторону. Русские крестьяне, которые были так привязаны к своим старым привычкам, страдали от этих поселений, от слишком тесной жизни с военными поселенцами, от принуждения отдавать за них своих дочерей, от того, что они должны были растить своих сыновей для военной службы и что самим им приходилось переносить двойное рабство: крепостное право и военный режим.