Кураж - Илья Туричин

Черные эсэсовцы садятся особняком. Они считают себя привилегированными, высшими в высшей расе. Они - Зигфриды. Они - бессмертие рейха, опора фюрера. Они тоже побаиваются смерти, но, фашисты-фанатики, готовы идти на смерть во имя фюрера и великой Германии.

Офицеры СД и полевой жандармерии замкнуты и подозрительны. С ними никогда никто не затевает даже словесной перебранки. Их боятся. Достаточно неосторожного слова, доноса, подозрения, и любой из сидящих в зале может однажды исчезнуть бесследно.

Гертруда Иоганновна присматривалась, сопоставляла, оценивала. И чем больше она разбиралась в них, тем больше ненавидела. И это - немцы! Что с ними сделали? На какой чудовищной мельнице мололи? В каких котлах месили серое и черное тесто, чтобы вылепить этих самодовольных, алчных, бессердечных "сверхчеловеков"?

Нет, она не боялась их, она ненавидела, презирала их и одновременно жалела. И еще она понимала: чтобы выжить в их среде, надо выглядеть такой же, как они, надменной и алчной, держаться нахально и властно. Все время давать им понять, что она богата и имеет далеко идущие связи.

Иное дело доктор Эрих-Иоганн Доппель. С ним надо держаться по-другому. Она - его лошадка. Он на нее поставил, и он же ее, в случае надобности, защитит. Если она будет служить ревностно. А она будет служить.

Опасность представляет штурмбанфюрер Гравес. У него странная манера разговаривать: эдакий добродушный бюргер, добрый дяденька, готовый все понять, все простить, всем помочь и даже при случае пустить слезу умиления.

Пожалуй, штурмбанфюрера она боится. Его вкрадчивости, его внешнего добродушия, его сонных выпуклых глаз. И больше всего она боится, что он поймет, что она его боится.

Надо держаться. Надо быть хозяйкой гостиницы. Она одинока в этой стае серых и черных волков.

Кто же из этих девок пожаловался Доппелю?

Гертруда Иоганновна прошла по коридору, кивнула дежурной, той самой, что дежурила на их третьем этаже до войны. Одинокая женщина, ей надо на что-то жить, и она вернулась на работу в гостиницу.

Не постучав, Гертруда Иоганновна открыла дверь общежития, где поселились танцовщицы. Сигаретный дым висел под потолком синими пластами. Четыре девицы сидели за столом и играли в карты. Две валялись полуодетыми на кроватях.

Все шесть повернули головы к вошедшей.

Гертруда Иоганновна закрыла за собой дверь, сделала несколько шагов к столу и обвела взглядом шесть накрашенных лиц.

– Если вам не нравится помещение, я могу переселить вас в подвал к крысам. Или в казарму к солдатам. Кто из вас пожаловался Эриху? - Она говорила ровным голосом, не повышая и не понижая тона, и нарочно сказала "Эрих" вместо "доктор Доппель". Это для них он доктор Доппель, а для нее просто Эрих. И они должны это усвоить.

Девицы настороженно молчали.

– Я спрашиваю, кто из вас пожаловался Эриху? Со мной не надо ссориться, девочки. Дорого обойдется. Так кто?

Пять девиц дружно посмотрели на шестую, рыжую, с нахальными зелеными глазами. Пальцы ее с накрашенными яркими ногтями сжали веер из карт так сильно, что побелели. Она испугалась. Это хорошо. Теперь надо поставить энергичную точку, сделать "концовку номера".

Гертруда Иоганновна подошла к девице и влепила ей звонкую пощечину. Рыжая голова дернулась.

– Что надо сказать, детка?

Девица встала, опустила руки, карты упали.

– Простите, фрау Копф, - произнесла она чуть слышно. Губы ее дрожали. С ресниц скатилась серая от туши слеза, на щеке осталась полоска.

– Хорошо, - сказала Гертруда Иоганновна. - Я не злопамятна.

Она повернулась, прошагала по комнате, открыла дверь и направилась к себе. Она почувствовала себя такой одинокой, хоть вой!

Теперь она занимала двухкомнатный полулюкс с ванной, с тяжелыми шторами на окнах и дверях. В первой комнате был ее рабочий кабинет с письменным столом, с обитым темной ковровой тканью диванчиком на полированных ножках. На столе - массивный письменный прибор с бронзовыми львиными головами - подарок компаньона. Бронзовая пепельница со стола бывшего директора гостиницы и такая же спичечница.

Во второй комнате - спальня. Над туалетным столиком висели фотографии детей и Ивана.

Она прошла через обе комнаты прямо в ванную, обложенную белым кафелем. Открыла кран и долго мылила руки пахучим французским мылом - подарок штурмбанфюрера Гравеса.

Сердце ее билось в тоске, казалось, вот-вот выскочит из груди, упадет на желтый кафельный пол и разобьется. И по нему будут ходить господа офицеры в начищенных сапогах.

Что еще за мысли!

Она вздохнула длинно, тяжело. Потом долго вытирала руки розовым мохнатым полотенцем. Она просто устала от этой жизни, от постоянного напряжения. Сколько может вынести слабая женщина?

Надо спуститься в ресторан, посмотреть, как солдаты ставят эстраду. Надо найти музыкантов. Не может быть, чтобы в городе не нашлось музыкантов.

Нет, сначала надо немного посидеть. Дать себе небольшую передышку.

Она прошла в кабинет, села за письменный стол, оперлась о столешницу локтем, прижалась щекой к кулаку.

Вот так. Тишина.

И нет никаких фашистов, никакой войны.

Сейчас придут из школы дети. Начнется веселая возня. Потом из цирка возвратится Иван. Они сядут обедать.

Что сегодня на обед? Суп. С клецками. Мальчишки не любят клецки. Украдкой перекладывают их друг другу в тарелки. Вид у них при этом чрезвычайно серьезный… Баранина тушеная с луком и чесноком. Компот…

А вечером - представление. Нервная Мальва стучит копытом о деревянный пол. Дублон кладет голову на ее шею. За бархатным занавесом шумит переполненный зал. Раздается хохот. Это Мимоза проглотил свисток.

В дверь постучали.

– Войдите.

Тоненько пискнули петли. Надо будет приказать, чтобы смазали. Гертруда Иоганновна подняла голову, и ей показалось, что стены и потолок качнулись и падают, падают… Давят на грудь…

– Можно, фрау Копф? - спросил вошедший по-русски.

– Флиш… - тихо выдохнула она. - Откуда вы, Флиш?

– Здравствуйте, Гертруда.

Внезапно у нее возникла нелепая и страшная догадка. Она понимала всю ее нелепость, но не удержалась и воскликнула:

– Вы из Москвы!… Неужели они взяли Москву?

Большие серые глаза ее застыли на побелевшем лице. Флич увидел в них боль и страх. Он понял ее, понял! Никакая она не фрау Копф. Она - Гертруда Лужина, такая же, какой он знал ее столько лет и любил. Счастье, что он нашел в себе силы прийти сюда.

– Москва стояла и стоит, - тихо с силой произнес он. - И стоять будет!

Слова прозвучали, как клятва.

Гертруда Иоганновна не ответила. Она сидела, положив руки на столешницу, и смотрела на Флича. Это явь или сон? Флич! Флич здесь!… Какой он отощавший и потрепанный. Видно, тоже не сладко.

– Фли-иш… - проговорила она наконец протяжно. - Откуда вы, Фли-иш?

Ей так приятно было произносить это "Фли-иш", словно из прошлого протянули теплую дружескую руку и она пожимает ее обеими руками. Хотелось подойти к Фличу, обнять, прижаться к его груди и реветь, реветь, в полную силу, не сдерживаясь, выплакать всю накопившуюся тоску, весь страх…

Но она придушила радость. Не поднялась из-за стола. Она не имела права.

– Я не был в Москве, - сказал Флич. Он все еще стоял на середине комнаты и смотрел на Гертруду во все глаза. - Я нигде не был. Я виноват перед вами. Недоглядел. Сбежали наши мальчики. Я шел за ними. А тут - немцы… Фашисты. Я не догнал. И не нашел. И не знаю, что с ними. - Флич уже не смотрел на нее, он смотрел на полированную ножку кресла.

– Я знаю, - сказала Гертруда Иоганновна и тут же поправилась: - Случайно узнала.

– Знаете? - встрепенулся Флич. - Они живы?

Она только кивнула печально. Удивительно, как меняется выражение ее лица.

– Вы не виноватый, Флиш. Не будем про это. Вы живете в городе?

– Да. У циркового сторожа.

– Старый обманщик, ваш сторож.

– Он боялся за меня.

– А за меня никто не хочет бояться! За меня я боюсь сама, - сказала она с упреком.

– Я пришел, - ответил Флич. - Поверьте мне, Гертруда, это было не просто.

В дверь постучали.

– Войдите, - сказала Гертруда Иоганновна по-русски, подавая знак Фличу, чтобы он молчал, и повторила по-немецки: - Войдите.

Вошел Шанце с листком бумаги в руке, привычно вытянулся:

– Хайль Гитлер!

– Хайль… Что у вас, Гуго?

– Меню на завтра, фрау Копф.

– Хорошо, оставьте, я посмотрю.

Шанце прохромал к столу, положил на него бумагу, исписанную корявым почерком, и направился к двери.

– Минуточку, - остановила его Гертруда Иоганновна. - Познакомьтесь, Гуго, это мой старый друг, артист господин Жак Флич. Француз.

Шанце неловко щелкнул каблуками и почтительно склонил голову. Флич в ответ поклонился.

– Хотите кушать? - обратилась она к Фличу.

– М-м-м… Не очень, - неуверенно ответил тот.