Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич

— А это уж забота таких гибких людей, как вы… Я ничего не боюсь. Меня хоть сегодня же пригласят в Москву, в Уфу, в Ташкент…

— Дорогой Фазылджан Джангирович, давайте обсудим трезво… Помните, что случилось у нас всего неделю назад? Жена покойного Шагина на всю клинику кричала: «Зарезали моего мужа!..» Некоторые больные ведь слышали крики этой истеричной женщины. Вздорный слух дошел и до Салимовой. Больной есть больной. Нетрудно представить, как это подействовало на нее… А вы, вместо того чтобы успокоить ее, рассеять сомнения и боязнь…

— Ах, вот как! — закричал Янгура. — Вы хотите взвалить на меня гибель Шагина… — Фазылджан встал лицом к лицу с Самуилом Абрамовичем. — Я полагал, что вы, по крайней мере, что-то смыслите в хирургии… Ведь Шагин был безнадежен. Так вот: или Салимову выписывают, или я ухожу из клиники. Я работаю уже двадцать пять лет. И до сих пор не было случая, чтобы кто-нибудь самовольно вставал с моего стола. И Салимова не ушла бы, если бы ее не подстрекали к этому! Да, да! Я говорю об этом прямо и открыто. Пусть слушают и те, кто повинен в гнусном подстрекательстве!..

Врачи не ожидали, что разговор примет такой острый характер. Все неловко и смущенно переглядывались. А Самуил Абрамович, всплеснув руками, напомнил:

— Как мы можем выписать больную с подозрением на злокачественную опухоль в желудке? Это значит толкать ее на явную…

— Пусть пеняет на себя! — бросил Янгура, не удостоив взглядом заведующего отделением. — Если сегодня сделать потачку одному больному, завтра начнет брыкаться другой. Авторитет науки должен быть неприкосновенным, чтобы охранять его, требуется мужество!..

В кабинете установилась тишина. Заведующий отделением переводил взгляд с одного врача на другого, как бы ища сочувствия. Он работал с Янгурой далеко не первый год, хорошо знал его крутой нрав, неуступчивость. И своими потачками немало способствовал тому, что Фазылджан год от года становился все самоуверенней и деспотичней. Способностей Янгуры нельзя было отрицать, но его властолюбие разрослось неимоверно.

В. напряженной тишине вдруг раздался голос Мансура Тагирова, — сравнительно новый работник в коллективе, он еще не успел в достаточной мере проявить себя, но его уже знали как человека скромного и корректного.

— Наука существует не для науки, а прежде всего для человека, Фазылджан Джангирович! — сказал Мансур.

Все повернулись в его сторону. Одни — растерянно, другие — с надеждой.

Янгура в первые минуты даже не нашел что ответить. А Мансур добавил:

— Никому не дано право, Фазылджан Джангирович, жертвовать человеческой жизнью ради собственной амбиции или даже репутации.

Теперь Янгура овладел собой.

— Вы понимаете, что говорите? — трагически произнес он почти шепотом. — А я-то пожалел вас… Надеялся, что вы поймете свою губительную ошибку, если имя ваше не будет предано гласности… Что ж, придется назвать… Да, да! Именно вы в низменных целях подстрекали больную, вызывали у нее недоверие ко мне… И я не оставлю этого без последствий! |

Но и Мансур не захотел уступать.

— Фазылджан Джангирович, не запугивайте меня. Я никого не подстрекал, это вам хорошо известно. Вы просто погорячились и сами придумали эту версию. Мое уважение к вам по-прежнему велико, оно идет еще от институтской скамьи. В своих лекциях вы учили нас высоко держать честь хирурга. И вот…

— А сейчас разве я требую от вас бесчестности?! — запальчиво перебил Янгура. — Я спас от смерти сотни людей, воспитал десятки молодых специалистов. Разве это не пример понимания высокого долга хирурга? И вдруг в глазах своего же ученика проявляю бесчестность!..Так, что ли?!

Должно быть, молодому и прямодушному Юматше Ахметшину надоело сидеть молча да ворошить пушистый ворс ковра своим остроносым ботинком. Он поднялся с места. Юматша коренастый и крепкий, как дубок, густым волосам его тесно под белым колпачком, они упруго приподнимают его.

— Фазылджан Джангирович, а все же надо признать — Тагиров прав в данном случае.

— Неужели, — с насмешкой отозвался Янгура, высокомерно взглянув на молодого хирурга. — Может быть, в клинике нам следует поменяться местами: он займет мое место, а я — его? Не так ли?

Но Юматша не растерялся:

— Фазылджан Джангирович, иронические реплики мы слышим от вас не впервые и уже порядком успели привыкнуть к ним. И сегодняшняя ваша вспышка — лишь очередное проявление невоздержанного характера. Тагиров — новый человек. Свежий глаз видит больше. Может быть, сам того не замечая, он высказал сегодня то, что у многих из нас копилось в душе. Если бы промолчал Мансур, рано или поздно сказали бы то же самое другие… Вот, например: почему от нас то и дело уходят молодые способные хирурги?

— Это совсем другой вопрос, пожалуйста, не открывайте дискуссии! — попытался прервать его Самуил Абрамович, все еще надеясь, что страсти утихнут.

Не тут-то было.

— Самуил Абрамович, вы и так слишком долго сдерживали нас, — смело продолжал Юматша. — Раз уж начали, разрешите высказаться до конца. Почему ушли от нас Кириллов, Афанасьев, Фадеев и другие? Только из-за того, что осмелились противоречить Фазыл-джану Джангировичу. А противоречили они правильно, принципиально. Порой Фазылджан Джангирович мнит себя даже не учителем, а, простите, ишаном, нас же считает своими мюридами! [14] Трудно поверить, но это факт. И на партбюро этот вопрос поднимался не раз, но секретарь бюро товарищ Шапошникова не всегда держится правильного мнения, — партбюро представляется ей каким-то органом примирения…

— Здесь присутствуют и беспартийные товарищи, не забывайте о партийной дисциплине! — напомнила Шапошникова — уже седеющая женщина в пенсне.

Самуил Абрамович постучал согнутыми пальцами по столу.

— Довольно митинговать! Вопрос ясен, остальное решим в административном порядке. Надо объяснять больным, что Салимова ушла с операционного стола только из-за собственного малодушия и ложного страха. А вообще-то мы не оперируем больного против его воли. Я сам попытаюсь переговорить с Салимовой. К вам, дорогой Фазылджан Джангирович, такая просьба… — Он достал из ящика стола бумагу. — Условимся — вы не писали мне вот этой докладной, а я не получал ее. Возьмите бумажку и порвите своими руками…

Янгура выхватил из его рук бумагу и, ни слова не говоря, стремительно вышел из кабинета.

— Уф! — облегченно вздохнул Самуил Абрамович, утирая платком пот со лба. — Сколько разговоров…

Все поднялись и, окружив Мансура и Юматшу, продолжали горячо обсуждать происшедшее.

Самуил Абрамович, послушав эти разговоры, счел необходимым напомнить:

— Надеюсь, коллеги, все, что происходило здесь, останется глубоко между нами.

Поведение двух молодых хирургов напугало его еще больше, чем вспыльчивость своенравного Янгуры. К Янгуре он привык и уже давно пришел к заключению, что выходки его хотя и неприятны, но не доставляют длительных хлопот. А молодежь… кто знает, чего можно ждать от молодежи, того и гляди все вверх дном перевернет. Самуил Абрамович помолчал, выждал, будто прислушиваясь к дальним, затихающим раскатам грома, затем отозвал в сторонку Мансура.

— Если больная будет настаивать, операцию проведете вы.

— Я не хотел бы браться — после таких обвинений.

— Не торопитесь с отказом, Мансур Абузарович. Сначала подумайте хорошенько! Не спешите рубить сплеча. Вы молодой, способный хирург. Пора вам браться за ответственные операции.

3

Последние два-три дня Янгура совсем не появлялся в клинике. Но, подобно тому, как караван не останавливается в пути из-за того, что спотыкается один верблюд, так и жизнь клиники, трудная, порой мучительная, шла своим чередом. Поступали новые больные, выписывались те, кто выздоровел, производились операции. Но когда речь заходила о том, кто будет оперировать Салимову, врачи замыкались, отмалчивались. Колебался и Мансур. В принципе он уже согласился с предложением Самуила Абрамовича, но неприятное чувство неуверенности в себе тяготило его. Он и удивлялся и сердился на себя. Перед тем как приступить к операции, нужно было полностью освободиться от этих проклятых сомнений. Сегодня он решил уйти домой пораньше и как следует отдохнуть. Не зря говорят: «Отдохнешь телом — и душа окрепнет».