Выбраковка - Олег Дивов

– Если ты догадывался… – начала Майя.

– А хоть бы и уверен был на сто процентов.

– Почему?!

– Вспомни, с кем разговариваешь, – криво усмехнулся Иван.

– Видишь ли, Майя… – Гусев отхлебнул кофе и потер ладонью глаза. У него был усталый вид, он будто состарился, рассказывая эту историю. – В принципе у человека нет права кончать с собой. И Бог не велел, да и вообще это выход слабака или безумца. Но случаются особые случаи. Извини за тавтологию, или как это там… Случаются. С Пашей Птицыным был как раз такой. Я в это поверил, когда просмотрел дискету. Видишь ли, Паша был не особенно талантлив, да и в простом житейском понимании не слишком умен. Но зато хорошо информирован. Он видел процессы в самой верхушке общества, которые должны были завершиться вот-вот. Не хватало только концепции, хорошо оформленной докладной записки, чтобы эти процессы обрели, так сказать, идейную базу. Чтобы было за пазухой громкое слово, которое можно бросить в народ.

– Я понял, – Иван снова криво усмехнулся. – Вот отчего произошел январский путч.

– Ну, это ты утрируешь. Путч должен был состояться. Он уже назревал. Но вот последствия его оказались такими, какими… Какими оказались – из-за Пашиной разработки.

– Вы отдали дискету отцу, тот восхитился и пустил ее в дело! – Иван, казалось, сейчас начнет хохотать.

Валюшок обалдело глянул на Гусева. Гусев улыбался.

– Зачем? Думаю, Павел сбросил текст по сети куда надо. А дискету дал мне из простого тщеславия, чтобы остался посторонний свидетель. Я ее никому не показывал. Более того, я ее уничтожил. Но кое-что запомнил навсегда. Например, оригинальный текст «птички». Она начиналась со слов: «Вы имеете право умереть».

– Птицын, конечно же! – воскликнула Майя.

– Это был мой последний долг тезке, – кивнул Гусев. – Никто из гражданских не знает, что «Теорию Сверхнасилия» и основные принципы выбраковки разработал именно Птицын. Думаю, он сам предполагал, что его имя канет в Лету. Но Павел чертовски хотел отомстить тем ублюдкам. И добился этого, правда, несколько экстравагантным способом. А я проследил за тем, чтобы они знали, хотя бы косвенно, кто именно сводит с ними счеты. Когда ваш покорный слуга пришел в АСБ, «птичку» называли по-разному, кто «последним словом», кто «молитвой». И тогда я рассказал парням историю Павла Птицына. Что особенно интересно – мне за это ничего не было.

– Папочка заступился, – ввернул Иван. Он все еще пытался заслониться от истории, которую только что услышал.

– Ты меня с кем-то путаешь, Ваня, – Гусев внешне был безмятежен, но в голове его прорезалась едва заметная щемящая нота. – Мой отец погиб в автомобильной катастрофе за много лет до путча. Даже будь он настолько влиятелен, как ты думаешь…

– Секундочку! – Иван выглядел удивленным. Впервые за весь разговор Гусев всерьез его озадачил. История Птицына Ваню не тронула, похоже, совершенно. – Разве вы не тот Гусев?

– Да я вообще не Гусев, – сказал Гусев.

Иван отчего-то покосился на Валюшка.

– Идите вы на хрен, не Гусев, – посоветовал он. – Идите вы к чертовой матери с вашими байками и вашей бесконечной игрой.

– И пойду, – Гусев встал, Валюшок тоже поднялся. – Спасибо за кофе, Майя. Увидимся еще. А с тобой, Иван, я надеюсь, это у нас была последняя встреча.

– Это что еще значит? – очень тихо спросила Майя. Лицо ее вдруг осунулось.

– Он так ничего и не понял, Майя Захаровна. Он, похоже, вообще не понимает, в какой стране живет. О чем мне с ним разговаривать?

– Гусев!!! – голос Майи сорвался на крик.

– Ты в России, парень, – сказал Гусев. Смотрел он только на Ивана, прямо в глаза. – Подумай об этом на досуге. Вспомни историю этой страны. Постарайся нащупать хоть малейший контакт с ее пульсом. А не получится, так мой тебе совет – вали в свой Израиль и никогда не возвращайся назад.

– Разве Иван еврей? – спросил Валюшок, когда они с Гусевым уселись в машину, и ведущий расслабленно закурил.

– Почему еврей? – удивился Гусев.

– Ну, ты сказал – вали в свой Израиль…

– А-а! Это я так. Просто шпилька. Ваня полагает, мне неизвестно, какой он махровый антисемит. Не читал такую брошюрку – «Кремлевские звезды Сиона»? И не читай. Его работа. Думает, в Агентстве этого не знают. Ха! А туда же, европейца из себя корчит, правозащитника. Щенок. С удовольствием шлепнул бы его при задержании, Майю только жалко.

– Это ты так говоришь, чтобы пар выпустить, – сказал Валюшок убежденно. – Я же тебя знаю, Гусев. Хотя ты, оказывается, и не Гусев.

– Да Гусев я по паспорту, расслабься. Хотя тому Гусеву я вовсе не сын. Это Иван промахнулся. Что вновь доказывает, какой он болван и непрофессионал.

– Может, и Птицына тоже не было? Слушай, ведущий, ты вообще предупреждай, когда тебе можно верить, а когда не стоит.

Гусев повернулся к Валюшку и крепко ткнул указательным пальцем в лацкан его куртки.

– Когда я говорю с тобой, верь каждому слову, – чуть ли не приказал он. – Когда я беседую с потенциальным браком, можешь не верить ничему. Такой расклад тебя устроит?

– Устроит. Так был Птицын, или это выдумка?

– А садись-ка ты, мил друг, за руль, – оборвал Валюшка Гусев. – На работу пора.

Они поменялись местами, Валюшок повернул в замке ключ. Гусев молча курил, глядя в окно. И подал голос только когда машина заехала на парковку во дворе Центрального.

– Его фамилия была Лебедев, – сказал он. – «Теория Сверхнасилия», проекты «Указа сто два» и «Указа сто шесть»… Это все написал некто Лебедев Павел Леонидович. Вот так. По-моему близко: Лебедев, Птицын, особой разницы нет. И тот, и другой… с крылышками. Если проболтаешься – убью.

Глава восемнадцатая

Такое положение дел – сочетание любви и страха – как нельзя лучше соответствовало планам Влада. Тому, кого боятся и в то же время любят, легко собрать армию.

В подвальном тире громогласно препирались Данилов и Мышкин.

– Не моя это дырка! – кричал Мышкин, потрясая в воздухе размочаленной мишенью. – Это ты, гад косой, так сказать, запузырил!

– Ты еще скажи, что нарочно!

– А-а, значит, нарочно!

– Да у нас же патроны под счет, дубина! Ты сам и пересчитывал!

– Я-то, так сказать, пересчитывал. А кое-кто, так сказать, потом еще ковырялся, заело у него, так сказать, видите ли!

Гусев осторожно втерся между двумя здоровяками.

– Третейского судью вызывали? – спросил он. – Туточки я. Такса по стакану с рыла. Судить буду строго, но справедливо.

– О! – расплылся в улыбке Данилов. – Здорово, Пэ. Добрался-таки до своего друга Шацкого? Поздравляю.

Мышкин раздраженно отшвырнул в сторону мишень.

– Пэ, этот снова мухлюет, зараза, – пожаловался он. – Влепил мне дырку в самое, так сказать, молоко.

– И не в какое не в молоко. Чистая семерка… Или шестерка. Расслабься, это ничего. Бывает…

– Ну что мне его обыскивать, что ли? Откуда я знаю, может он лишний патрон в заднице, так сказать, прячет…

– Ты мои выстрелы считал?! – заорал Данилов. – Считал или нет?!

– Встали, значит, на позицию, а он возится, перекос у него видите ли… Двадцать раз затвором щелкал!

– Ребята, на полтона ниже, а? – попросил из-за стола в углу инструктор. – Мне жена звонит, имейте совесть, не слышно из-за вас ни фига.

– Ты ему сколько, так сказать, патронов выдал?

– Сам знаешь, обоим поровну. Мышкин, я тебя умоляю… Что? Тань, извини, у меня тут сумасшедший дом на тренировку приехал… А?

– Это наглая, так сказать, подлая и циничная выходка, достойная всяческого осуждения! – провозгласил Мышкин. – Короче, Пэ, скажи, что ты его осуждаешь.

– Данила, я тебя осуждаю, – послушно сказал Гусев. – С ног до головы. В следующий раз стреляй хуже, чтобы коллеге Мышкину было не так обидно.

– У коллеги Мышкина руки дрожат после вчерашнего, – парировал Данилов. – Он сначала в тренажерном зале переусердствовал, а потом за столом окончательно надорвался. Ничего, бывает…

Мышкин сунул Данилову под нос внушительный кулачище.

– Я могу толкнуть двести кило, – сказал он, – а потом выпить два литра. И у меня ни один пальчик не дрогнет.

– Так сказать, короче, значит, – напомнил Гусев. – Мышкин, ты когда волнуешься, напрочь выходишь из образа. Ты, наверное, когда стрелял, тоже волновался. Так сказать.

Мышкин почесал в затылке.

– Я правда лажанулся? – спросил он уже вполне мирно.

– Ты просто немного отвлекся, – утешил его Данилов. – У тебя был какой-то отсутствующий вид. И потом, это все-таки твердая шестерка. Или даже семерка.

– Кажется, третейский судья больше не нужен. Так где мои два стакана? – напомнил Гусев.

– Две собаки, – бросил Мышкин. – Данилу опять послали, так сказать, псу под хвост.

– И я, так сказать, снова развонялся, – хмыкнул Данилов. – А этот, значитца, славный русский богатырь…

– Я говорю – чего ты, мать твою, орешь, значит, на все отделение? Хорошая тренировка по движущейся, так сказать, мишени. Ну и, короче, подставился. Этот, блин, хитрый Алеша Попович заначил лишний патрон…