Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг. - Денис Г. Хрусталев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«… От моря до болгаръ, от болгарь до буртасъ, от буртасъ до черемисъ, от черемисъ до моръдви, – то все покорено было Богомь крестияньскому языку, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду, отцу его Юрью, князю кыевьскому…» – описывал зону влияния владимиро-суздальского князя накануне монгольского вторжения автор «Слова о погибели Русской земли», сочинения, составленного в первой половине 1238 г[184].
Несмотря на то, что перечисленные здесь народы не являлись непосредственными подданными русских князей, они выступали в роли потенциальных, а отчасти и реальных колоний. Например, мордва занимала существенное место среди внешнеполитических мероприятий Юрия Всеволодовича. С 1226-го по 1232 г. он чуть ли не ежегодно организовывал походы на мордовские земли, где образовались зависимые от Руси области: летопись, например, упоминает владения «Пуреша ротника Юргева», а также враждебную ему «Русь Пургасову»[185]. Известно, что булгары тоже претендовали на влияние в Мордовии, но их попытки закрепиться там встречали жесткое сопротивление Владимирского князя. Даже вторжение монголов на булгарские земли в 1232 г. Юрий пытался использовать для закрепления власти у мордвы: «тое же зимы», когда монголы остались зимовать в Волжской Булгарии, «посла великыи князь Геогри сына своего Всеволода на Мордву, а с нимъ Феодоръ Ярославичь и Рязанскыи князи и Муромьскыи и пожгоша села ихъ, а Мордвы избиша много»[186]. Через три года, когда монголы обрушились на мордовские земли, русский сюзерен никак на это не отреагировал.
Можно сказать, что к 1236 г. соседям со всей очевидностью стал ясен оборонительный уклон в политике Суздаля. Зародился он, скорее всего, еще раньше и впервые со всей очевидностью был проявлен по отношению к Волжской Булгарии. Это государство после 1229 г., когда на его границах оказались орды хана Бату, было остро заинтересовано в мирных соглашениях с Русью. С другой стороны, выгоды от союза с булгарами были очевидны и для Руси, где поволжский хлеб уже в 1230–1231 гг. стал фактически спасителем от голода. Однако никакие дружеские инициативы булгар не смогли склонить великого князя к тому, чтобы выступить их заступником от угрозы с Востока.
В источнике В. Н. Татищева сообщение о заключении русско-булгарского мира в 6737 (1229) г. выглядело так: «Тогда же прислаша к великому князю Юрию болгари о мире и любви. И сослаша люди лепшие со обоих стран опроче (особно).
[И сослали с обоих стран послов, знатных людей, на особное место близ границы Руской на остров, имянуемый Коренев. И оные учинили мир на 6 лет, купцам ездить в обе стороны с товары невозбранно и пошлину платить по уставу каждаго града безобидно; (бродникам) рыболовам ездить с обе стороны до межи; и иметь любовь и мир, пленников всех освободить; а буде будет разпря, судить, съехався судиам от обоих на меже].
И тии мир и любовь учинивше на 6 лет, пленныя вся пустиша и разыдошася с дары многими.
Того ж года глад бысть во всей Рустей земли 2 годы. И множество людей изомроша, а боле в Новегороде и Белеозере. Но болгоре, имеюще мир, вожаху Волгою и Окою по всем градам и продающе, и тем много Рустей земли помогоша. А князь болгорский присла к великому князю Юрию тритцеть насадов жит. И князь великий прият с любовию, а ему посла паволоки драгие, шитые златом, и кости рыбии, и ина узорочия»[187].
Некоторые летописи также сообщают о заключении с булгарами мира в 1229 г. после 6 лет «розмирья». Однако этот договор так и не вывел стороны на уровень военно-политического союза. Хотя именно об этом, судя по данным В. Н. Татищева, просило булгарское посольство в 1232 г.: «Того ж году приидоша татарове на Волгу и зимоваше, не дошед Великого града. Болгоре же прислаша послы своя ко князю великому Юрию, рекуще, яко «прииде род силен, откуду невемы, языка его же никогда слышахом», и просиша помощи противо има, [обесчевая все его (Юрия) убытки заплатить]. Князь же великий, гадав со братиею и слышаще, яко сила татарская тяжка, не даша има помощи. А татаре поплениша и покориша многу нижнюю землю Болгорскую и грады разориша»[188].
В Ростовском летописце вся эта статья, за исключением первого предложения, отсутствует. Для современников особенно неприятным могло быть упоминание среди участников княжеского совета «братии». Ведь ответственность за такой эгоистический поступок лежит на всех Всеволодичах.
Юрий не заключил с булгарами союза и не стал защищать их от монголов. И нельзя сказать, что такая позиция была неоправданной. Возможно, упорное противодействие на юго-восточных границах Булгарии, на Волге и Яике могло заставить хана Бату быть более осторожным при наступлении на запад, но вряд ли оно могло предотвратить его. В конце 1220-х гг. такие рассуждения еще были уместны, но в 1230-х их уже можно было счесть странными. Скорее всего, русские полки лишь распылили бы собственные силы в далеких походах, но не остановили бы монгольских ханов в предгорьях Урала… Прагматизм князя Юрия требовал жертв заграничных союзников.
С обреченным положением булгар можно сопоставить и ситуацию в Рязанском княжестве. Растерзанное внутренними усобицами, лишенное инициативы влиянием могучего северного соседа, оно также было оставлено один на один с Батыем.
Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция Повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи (далее – ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто[189]. К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее – новгородская повесть)[190]. Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского[191]. Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использованный в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее – южнорусская повесть)[192]. Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская – близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. Во всех случаях автор отстоит от событий не более, чем на десятилетие, и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.
Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи
