Записки церковного сторожа - Алексей Николаевич Котов

это простейший и самый верный ответ. Впрочем, он довольно неожиданный, не правда ли? Казалось бы, ну чего может бояться дьявол? Если он – олицетворение зла, то, наверное, бояться он должен доброты и милосердия, то есть всего того, что по своей природе является антиподом зла. Но – казалось бы, парадокс! – в романе Булгакова добро довольно мирно уживается со злом, а Воланд совсем не боится «высокой моральности».

Например, после бала, во время ужина, когда Маргарита просит Воланда чтобы Фриде не подавали платок, Сатана отвечает:

«– Ввиду того, – заговорил Воланд, усмехнувшись, – что возможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно, исключена я уж не знаю, что и делать. Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!.. Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках… Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?»

Сказано не без усмешки. Милосердие, в понимании Воланда, едва ли не ассоциируется с тряпками. При чем оно по-мышиному проникает в щели. Вряд ли Воланд, рослый и сильный мужчина да к тому же вооруженный шпагой, боится «мелкого грызуна» – милосердия.

А вот размышления Воланда в Варьете, когда зрители попросили вернуть конферансье голову:

«– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…»

Воланд снова удивительно снисходителен не только к жадности, но и к доброте. Странно?.. И да, и нет. Нет, если Воланд считает себя равным Богу. Тогда почему бы ему не быть судьей всего, в том числе и милосердия? Но тут, правда, стоит подумать о том, что внутреннее содержание всегда и, как правило, таинственнее своей внешней формы.

Давайте попробуем рассуждать следующим образом: допустим, что значит для банкира цифра «три»? Наверное, это могут быть «три копейки», «три тысячи рублей» и «три миллиона долларов». То есть «цифра» три обозначает количество частей, но не качество содержимого. Три копейки – кусочек дешевой меди, три тысячи рублей – уже чуть-чуть серебра, а вот три миллиона – конечно же, золото. Короче говоря, для банкира цифра «три» ничего не значит, пока не известен материал монеты. В случае с платком Фриды Воланд сам оценил милосердие Маргариты как «тряпичное». И он оказался прав. Ответ Маргариты: «Она ждет, мессир, она верит в мою мощь», не имеет к милосердию ни малейшего отношения. Скорее всего, задавая Маргарите вопрос о ее «высокоморальности», Воланд, как умный «врач», поинтересовался, не больна ли его клиентка бледной, вялой добротой и насколько тщательно омыла ее «быстрота и нагота».

Рассмотрим другой еще один простой пример на тему внутреннего содержания. Допустим, некоего человека попросили выпить «в знак дружбы и взаимного доверия» некое дорогое вино из сосуда, напоминающего своей формой человеческий череп. Наверное, любой здравомыслящий человек, во-первых, поинтересовался бы, а почему у сосуда такая странная форма? Вопрос не лишен здравого смысла, потому что из подобного сосуда человек пьет не каждый день. Предположим, что ему ответили, мол, это только шутка и нужно проверить, насколько крепка ваша нервная система. Но тогда возникает следующий вопрос: а что за вино в сосуде и можно ли взглянуть на бутылку, из которой оно было налито? Если бы человеку предъявили не бутылку, а мертвого барона Майгеля, он сразу бы понял, что форма «бокала» совсем не случайна. И речь идет прежде всего о его – человеческой – внутренней сущности, которая, после того, как вино будет выпито, станет совсем другой. Живое рождает живое, а мертвое – мертвое.

Как-то раз я стал свидетелем спора между священником и школьной учительницей. Молодая женщина пыталась доказать своему оппоненту, что преподавание в школе основ христианской веры должно «повысить мораль и нравственность подрастающего поколения». Священник пожал плечами, улыбнулся и сказал, что: а) христианин имеет полное право быть безнравственным и б) христианину не возбраняется быть злым человеком. Школьная учительница открыла рот… но так и не нашла что ответить. Священник продолжил свою мысль и пояснил, что христианину все дается по его вере и она, эта вера, и является корнем его нравственности. Иными словами, христианская мораль и нравственность – только плоды. А воспитывать эти плоды в молодых людях без веры в Бога, все равно что забивать микроскопом гвозди. Есть и еще одно принципиальное отличие религиозной духовности, от гражданской нравственности. Первая – сугубо личная и имеет отношение только к конкретному человеку.

«Сказываю вам: в ту ночь будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится; две будут молоть вместе: одна возьмется, а другая оставится; двое будут на поле: один возьмется, а другой оставится. (Иисус Христос, Евангелие от Луки 17:26-36).»

Мы немного отвлеклись от главной темы, но продолжим ее. Воланда интересуют те люди, которые «останутся», потому что их обезбоженные милосердие, нравственность и доброта легко превращаются в «тряпку». Воланд «опасается» таких человеческих качеств примерно так же, как пожарник сгоревшей спички.

Теперь снова о страхе Воланда. Где, на каких страницах романа он испытывает беспокойство и страх? Вот фрагмент текста (несколько сокращенный) встречи Воланда с Берлиозом и Иванушкой на Патриарших прудах.

«…Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

– Вы – атеисты?!

– Да, мы – атеисты, – улыбаясь, ответил Берлиоз…

– Позвольте вас поблагодарить от всей души!

– За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился Бездомный.

– За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно (выделено авт. «Заметок») обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту…»

Спрашивается: неужели Воланд боится увидеть много атеистов?.. Судя по тексту, да. Но почему? Вспомним, зачем приехал в Москву Воланд – он собирался устроить «весенний бал». На этом балу он и Маргарита выпили вино, в которое превратилась кровь барона Майгеля из кубка, который был когда-то черепом Берлиоза. А тогда что искал Воланд прогуливаясь под липами на Патриаршем прудах? Кубок для вина, что ли?!..

Да. И да, потому что никакого другого ответа просто нет. Берлиоз – атеист, Майгель – предатель, а «причастие» Воланда – кровь предателя в черепе-кубке неверия. То есть по Булгакову неверие (атеизм) – сосуд предательства, то, что придает ему форму и, как бы это неприятно не звучало, форму человеческой головы.