«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев

Когда я, пригибаясь, добежал до леса, мальчишки нигде не было. И тогда мне стало страшно. Страх был рожден одиночеством. Я поймал себя на том, что стараюсь вспомнить путь назад, к раздвоенной сосне, к двери на болоте, к действительности, где ходят автобусы и тетя Алена то и дело взгладывается в окно, беспокоясь, куда я запропастился. Но что может мне грозить? Что я опоздаю на автобус?

Я выпрямился и замедлил шаги. Я не здешний. Со мной ничего не должно случиться. Надо найти мальчишку. Ему страшнее.

Стрела свистнула над ухом. Сначала я не понял, что это стрела. В меня еще никогда не стреляли из лука. Стрела вонзилась в ствол дерева, и перо на хвосте ее задрожало. Я бросился в чащу, и еще одна стрела чиркнула черной ниткой перед глазами.

Кусты стегали по лицу, ружье мешало бежать, кто-то громко топал сзади, ломая сучья. Земля пошла под уклон, и я не успел понять, что он обрывается вниз.

Я не выпустил из рук ружья и, катясь по висящим над обрывом кустам, ударяясь о торчащие корни, старался ухватиться, удержаться свободной рукой. Больно стукнулся обо что-то лбом и рассек щеку. Мне казалось, что я падаю вечно. Наверно, на какое-то мгновение потерял сознание.

Было больно. Острый сук вонзился в спину, не давал дышать. Я попытался подняться, но сук, прорвав пиджак, держал крепко. Саднило лицо. Я замер. Они могут услышать. Надо тише дышать, медленней. Вроде тихо… Опершись о ружье, я резко приподнялся. Сук оглушительно треснул и отпустил меня.

Я осторожно сел и ощупал ноющую ногу. На икре штанина была разодрана, больно дотронуться. Подтянув ногу к себе — она повиновалась, — я поднялся. Отсюда был виден обрыв. Он оказался невысоким — бесконечен он только для того, кто с него падает. Я заглянул в ствол ружья — не набился ли туда песок. Чисто. Пиджак я оставил под кустом — он разорвался на спине и своих функций более исполнять не мог.

Дорогу я отыскал неподалеку от того места, где она входила в лес. Дорога была исчерчена следами повозок и человеческих ног. Я пошел вглубь леса по ее кромке так, чтобы при первой опасности нырнуть в кусты. Вскоре от дороги отделилась широкая тропа. Именно туда сворачивали следы — в одном месте колесо повозки раздавило оранжевую шляпку гриба.

И тут я увидел мальчишку.

Он лежал лицом вниз, из спины торчали оперения двух черных стрел.

Я отнес мальчика с дороги. Он был совсем легкий и еще теплый.

Я забросал его ветками и пошел дальше. Я был виноват в том, что он погиб. Надо было догнать его и не отпускать от себя. Надо было слушаться лесника… надо… надо… надо…

Вернее всего, этот мир жесток и несправедлив к слабым. И жестокость его обнажена, узаконена и привычна. Ничего удивительного в том, что, попав сюда, лесник принял сторону слабых и враги его деревни стали его врагами. Не от желания покуражиться или проявить доблесть, а просто по ощущению, что иначе нельзя, он стал заниматься их делами, ломать пополам таблетки тетрациклина, воевать с какими-то сукрами, убивать некулов и привозить из нашего мира чайные кружки, не говоря уж о множестве не известных мне дел.

Но насколько объективно разумна его деятельность? Не схож ли он с человеком, рвущим паутину ради спасения попавшей в нее мухи? Что может он сделать здесь и нужен ли он. Справедливость в несправедливом мире нереальна. Он гонится за миражем и не хочет этого видеть… и пашет чужой огород, не опрашивая, для кого. В заочном споре с Сергеем я старался удержаться от эмоций и остаться ученым, старался сначала отыскать цепочки причин и следствий, докопаться до механизма, движущего явлениями, и лишь затем принимать решения.

Когда впереди обнаружился просвет, я замедлил шаги, потом совсем остановился. Еще недавно на поляне был лагерь. Остовы шалашей были ободраны, ветки и сучья разбросаны по траве. В истоптанной траве лежал Зуй. Борода торчала к небу. В кулаке был зажат обломок кинжала.

Скрываясь за стволами, я обошел поляну. В подлеске наткнулся на знакомую повозку. Носороги исчезли, оглобля вонзилась в землю.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

10.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Вчера я шел по лесу. Сегодня я снова иду по лесу. Я задавал себе вопрос, на который невозможно ответить: «Что я здесь делаю?» Как попал сюда? Что за сила притянула друг к другу два мира и в той точке, где они соприкоснулись, создала туннель? Попробуем построить мысленную модель этого явления на основе знакомого нам феномена: представим себе СЭП — суммарную энергию планеты… Модель строилась плохо — я не мог пришпилить планету в точке пространства, ибо искривление его должно было быть невероятно сложным, какого не бывает и быть не может. Не может, но существует. А что если обратиться к чисто теоретической, умозрительной модели почти замкнутого мира? Еще Фридман в двадцатые годы исследовал космологические проблемы в свете общей теории относительности. Отсюда придуманный Марковым «фридмон», частица, размером с элементарную, но могущая вместить в себя галактику — только проникни. И для тех, кто находится внутри фридмона, наш мир превращается в точку.

Я остановился, потому что услышал позвякивание, голоса, скрип. Еще немного, и я бы налетел на идущих впереди.

Процессия растянулась по лесной дороге, и мне пришлось углубиться в лес, чтобы ее обогнать.

Устал я невероятно. Надеяться на второе дыхание не было оснований. Так всю жизнь собираешься, как к зубному врачу: буду вставать на полчаса раньше, делать гимнастику, ходить до института пешком. Но ложишься поздно, утром никак не заставишь себя встать, бежишь за автобусом и снова думаешь: вот с понедельника обязательно…

Я выглянул из-за кустов. Мимо меня в сумерках тянулись телеги. На телегах лежали люди. Кто-то стонал. Перед телегами горсткой брели крестьяне… И тут я впервые увидел вблизи их врагов.

Когда-то в дни юности моего отца в моде были фантастические романы о разумных муравьях. Их селили на Марсе и на Луне, увеличивали до человеческого роста, наделяли коварством и жестоким холодным разумом. Именно муравьев. Потрепанные книжки лежали в кладовке, свидетельством тому, что и мой отец когда-то был молод, и я отыскал их, когда мне было лет пятнадцать. К муравьям я вообще стал относиться погано и побаивался их более, чем они того заслуживали.