Багдад до востребования - Хаим Калин

в нашей шпионской смычке точку, – убывающий протянул руку, но вдруг дополнил: – Нет, точку с запятой. Сообщите куда и как переправить ответ.

– Прежний номер, но не позже пяти утра шестого. Принципиальное согласие: «Роза выходит замуж». Ответ «Да что ты!» – наша готовность провести встречу экспертов в Берлине. – Провожая Биренбойма в сектор регистрации, Фурсов оговорил прочие кодовые сигналы.

На борту лайнера «Берлин–Мюнхен» «Золотой Дорон» все пятьдесят минут полета, судя по прикрытым глазам, будто бы дремал. Между тем его осунувшееся лицо передавало испытываемые наяву эмоции: от гримас боли, разочарования до – простодушной улыбки. Перекличку ощущений, оказалось, навеял неуместный для столь дискретного форума вопрос, заданный московским эмиссаром при расставании: «Как удалось изучить русский так глубоко? Учитывая акцент, он ведь для вас неродной». Скорый ответ Биренбойма «Иосиф Виссарионович помогал» сбил провожающего с толку, несколько секунд тот учащенно хлопал ресницами. Дабы внести ясность, что сказанное – шутка, Биренбойм даже похлопал москвича по плечу.

Пригревшись в самолетном кресле, Дорон задумался, собственно, почему отлуп он облек в образ Сталина, отлично зная, что и в космосе подсознательного всему есть объяснение. Вскоре вспомнил: Сталин красовался на обложке каждой школьной тетрадки, по крайней мере, пока он учился в советской школе с 1940 по 1946 год.

Далее Биренбойм растекся воспоминаниями, чего себе, как правило, не позволял, родившись замшелым, живущим одним настоящим прагматиком. Прошлое – лишь архив для редких, не всегда полезных ссылок, считал он, источником вдохновения, тем более, плацдармом для будущего служить не может.

Пестрая ретроспектива где печалила, а где интриговала. С особой ясностью, до вкуса слез, воссоздался эпизод, когда его, четырнадцатилетнего подростка, беженца из Польши, разорванной по «хребту Молотова-Риббентропа», одноклассники из копейской средней школы, скрутив руки, заставляли произносить «кукуруза». Принудив, мерзко хохотали от грассирующего «р». Однако дружно встали за «жирного» горой, как только над ним стал глумиться соученик на класс выше. Здесь картавый, приблудший коротышка почему-то из чужака обернулся в «своего».

Но куда более Дорона, не по годам смышленого, удивляло то, что русские ребята редко обращались с просьбой дать списать или помочь с домашним заданием. Предпочитали получить «кол» и, как следствие, взбучку от матери, нежели прогибаться. Между тем два одноклассника-еврея, оба местных, не то что он, перемещенное лицо, напрягали Биренбойма, самого одаренного ученика школы, не стесняясь.

Ну а русский, общая языковая группа с польским, родственный славянский язык, включая письменность, пересоленную исключениями, Биренбойм освоил за год. В последующем, читая запоем, лишь совершенствовал.

Фурсов, в отличие от Биренбойма, в ту ночь никаких этнопсихологических экскурсов не совершал, поскольку до шести утра корпел в узле связи восточноберлинского центра КГБ: обменивался с Агеевым радиограммами. В сухом остатке его реляции свелись к следующему: контрагент, крупный чин «Моссада», скорее всего, архитектор операции «Посувалюк», дал знать, что заинтересован в продвижении проекта, невзирая на смену полюсов. Наконец, получив под утро приказ заякориться в Берлине, – с прицелом на прогнозируемый ОК «Моссада» – завалился на конспиративной квартире спать.

Глава 12

5 января 1991 года 16:00 г. Москва

Борис Сухаренко, зав. аналитическим отделом ГРУ Минобороны СССР, чуть покусывал губы, глядя на январский лист календаря, где выделялась обведенная красным цифра «15». При этом объявленный ООН Ираку дэдлайн, обязывающий к этой дате вывести оккупационные войска из Кувейта, здесь ни при чем. Ближний Восток для полковника, дальше Сочи нигде не бывавшего, весьма отдаленная реальность, притом что на одну из стран региона он имел серьезные виды. Пятнадцатое января – последний день его воинской карьеры, день долгожданной демобилизации. Не более, чем совпадение.

Между тем иракский фурункул, зловеще набухающий, лишил в последние дни полковника покоя. Его, с недавних пор добровольного агента «Моссада», новое начальство основательно загрузило. А начиная с 28 декабря, вовсе затюкало, требуя конкретных оперативных действий, ему, кабинетной крысе, либо неподвластных, либо подталкивающих к зачатию опасных, на грани разоблачения, связей.

Вместе с тем Борис Ефремович, главный аналитик службы, один из самых информированных в Минобороны людей. Именно он сообщил на Шауль Амелех о том, что, вопреки политическому решению Горбачева, – отозвать контингент военных и гражданских специалистов из Ирака – отдельные, особо ценные, эксперты остаются или заменяются. Работает где берущий начало с семидесятых, махрово расцветший «откат», а где – неутоленные амбиции военно-промышленного комплекса. В скором времени Ирак – настоящий ЭСКСПО новейшей военной техники. Смотри, фотографируй, а повезет – разбирай на запчасти.

Как бы там ни было, прозвучавшую 28 декабря команду склонить советского гражданина вылететь с «гостинцем» в Ирак Сухаренко отверг на корню, жестко ответив: «Ни одного шанса. В который раз прошу не ставить чреватые разоблачением задачи». Однако отповедь «Моссад» не смутила – полковника одолевали все новые и новые, передаваемые через связного, прежнего профиля радиограммы. Отвечал на них он лишь выборочно, то и дело задумываясь, не совершил ли непоправимую ошибку.

Тут самое время понять, что подтолкнуло Сухаренко к измене. Агония империи, экономическое банкротство общества или страх перед разгромом силовых ведомств, как в случае с Черепановым? Может, близкая демобилизация?

Несложно предположить, что все понемногу, но ничто из перечисленного побудительным мотивом не служило. Провокатором устоев стал национальный фактор – мерзопакостный, переливающийся из века в век, неустранимый и прогрессом вирус. Выплеснутая перестройкой гласность подвинула Бориса Ефремовича вспомнить о своем, до десятого колена… еврействе. (Пусть его фамилия украино-белорусской этимологии никого не смутит, у евреев подобных имен собственных хватает. Дезориентировала она и армейских особистов, некогда утверждавших ему допуск высшей категории. Его же родители, памятуя печальный опыт ряда наций-изгоев, при введении в середине сороковых в свидетельствах о рождении и паспортах графы «национальность», благоразумно назвались «белорусами», к слову, не очень душой покривив. На тот момент в Гомельской области обитали сотни Сухаренко, их ближние и дальние, но отнюдь не титульной национальности родственники).

Здесь полковник ощутил, что свою географическую отчизну никогда не любил хотя бы потому, что вынуждала его этнические корни прятать. Кроме того, преобладающий в советском социуме психотип, выделяющийся дивной расхлябанностью и извечным поиском виновных, ему был всегда чужд, а с недавних смутных пор – стал невыносим. Наводнившая же Москву литература из Израиля, нельзя не признать, искусная на самый требовательный взгляд агитка, Баруха Фроимовича (в оригинале) с исторической родиной и вовсе породнила.

Между тем полковник понимал, что переезд из неблагополучной в экономически состоятельную страну, по причине его немолодого возраста (сорок восемь), статуса, подобающего высоким чаяниям, не сулит. Ведь, кроме шпионского «диплома», ему, увы, предложить нечего. Совсем скоро обнажилась безрадостная, но хоть каких-то гарантий перспектива: распродать доступные госсекреты в обмен на трудоустройство в системе израильской безопасности, эмигрируй он в Израиль.

Стороны ударили по рукам, едва занимаемая Сухаренко должность и искренность его намерений обрели