Кровавый удар - Сэм Льювеллин

Я сидел на тумбе и крыл на чем свет стоит газеты, телекомпании, политиков и прочую сволочь, которая распоряжалась чужими чувствами, чтобы процветали банки и корпорации. Билл Тиррелл — частное лицо вернулся бы в каюту и продолжил то, что начал. Но не Билл Тиррелл — журналист.

Я встал, проверил швартовы. Все прекрасно, как я и думал. Я просто выигрывал время, оттягивал решение. Есть одна зацепка. Это фотография"

Фотографию можно и подделать. И пока Билл Тиррелл не узнает что к чему, он попридержит руки.

Я спустился вниз, спотыкаясь на трапе, и прислонился к дверному косяку. Надя сидела на скамейке, улыбаясь по-новому нежной улыбкой.

— Устал, — сказал я. — Башка трещит. Спокойной ночи.

Краем глаза я увидел ее лицо: расслабленное и недоверчивое. Потом я отправился к себе в каюту, запер дверь и попеременно то засыпал, то ругал себя, пока между сомкнутыми мачтами не начал сочиться рассвет.

Глава 19

В семь часов я встал и отправился в город. Пит, корабельный мастер, был уже на месте. Я объяснил ему, что от него требуется. Он подвез меня до Бейсина, я уселся в свой фургон и направился в Плимут.

Я съел в кафе бутерброд с ветчиной, запил его чаем, припарковал машину в многоэтажном гараже и отправился по бетонному лабиринту к дому, на фасаде которого красовалась лиловая надпись: "Студия Мориса Поля".

Мориса Поля на самом деле звали Ден Слоггерт. У него были короткие торчащие волосы и очки бильярдиста, которые, однако, не скрывали здоровенных мешков под глазами — результат неумеренного потребления джина.

— Билли! — вскричал он, отбрасывая снимок, на котором девочка с пухлым, как пончик, лицом с вожделением смотрела на белого котенка. — Тыщу лет не виделись!

Когда-то Морис делал лучшие на Флит-стрит репортажи о дорожно-транспортных происшествиях. О фотографии он знал все, что только можно. Я пожал его маленькую мягкую руку и вытащил из кармана Надин снимок.

— Я хотел узнать. Это подделка?

Он нахмурился, глядя на снимок. Потом достал из ящика толстую лупу, посмотрел сквозь нее.

— Вроде нет, — сказал он.

— Точно? — У меня пересохло во рту.

— Нет. — Он закурил "Силк Кат", закашлялся, выпустил дым в физиономии жениха и невесты в золоченой рамке. На женихе была юбка шотландского горца. Он скорчил парочке рожу. — Я вчера вечером видел пленочку, — сказал он. — Маргарет Тэтчер в постели с полковником Каддафи. Потрясающая штука — компьютер! — Он снова взялся за лупу. — Но это хороший снимок. Старый аппарат с пластинкой. Никакой ретуши. Очень хорошая фактура. Такое не подделаешь.

Я с трудом сглотнул.

— Невозможно подделать?

— Сейчас нет ничего невозможного. Но в данном случае так трудно, что почти невозможно.

— Можешь быстро сделать мне пару копий?

Он нажал кнопку внутреннего телефона.

— Дайлис, — сказал он, — если явится миссис Роджерс со своим чертовым чадом, пусть подождет. — Он отключил связь. — Через полчаса будет готово.

Я вышел, выпил еще чашку чаю, почитал газеты. Снимки были готовы с точностью до секунды: что значит привычка всегда поспевать в срок. Он взял с меня пятерку. Я воспользовался его телефоном и набрал номер Кристофера.

Подошла Рут. Я спросил Кристофера. Она сказала:

— Его нет дома. — Голос у нее был холодный и недовольный.

— Когда он придет? — спросил я.

— Когда захочет, — ответила она. — Он поехал к матери.

Кристофер был депутатом от дорсетского городка с еженедельным базаром, населенного в основном отставными полковниками и их женами. Женам нравилось его мальчишеское обаяние. Полковникам нравилось, что он зять Невилла Глейзбрука. В последнее время я все больше убеждался, что на Рут ни то, ни другое не производит ни малейшего впечатления.

Я забрался в свой фургон и поехал через холмы к Лидьятс-Мэнор, поселку из камня цвета сливочной помадки.

Мать поправляла тяпкой цветочную клумбу. Джордж сидел на террасе и читал третью страницу "Дэйли телеграф", его губы под жесткими усами шевелились.

Мать выпрямилась, лицо у нее было красным от напряжения.

— Дорогой! — сказала она. — Как чудесно! А Кристофер только что вышел.

Я выпил чашку кофе. У них был розовый джин. Джордж с одобрением заговорил об успехах Кристофера на ниве сокращения финансовой помощи Вест-Индии. Матери не пришлось долго уговаривать меня посмотреть на ее флоксы, росшие в другом конце сада, вне пределов слышимости.

— Прелесть, — выразил я свое восхищение и вытащил фотографию. — Ты когда-нибудь это видела?

— Господи! Это же твой отец. — Она с минуту неотрывно смотрела на снимок. — Все-таки у него была ужасная борода, — наконец сказала она. — Я всегда просила его сбрить ее.

— Ты знаешь, что это за люди с ним?

Она покачала головой, как будто ей было все равно. Любовь моего отца к морю доходила почти до фанатизма. Мать поначалу ревновала, потом примирилась с этим, как примирилась бы с существованием любовницы.

Я сказал:

— Он всегда говорил мне, что плавает на дизельных кораблях.

— Что такое дизельные?

— Не парусные.

— А-а... — протянула она. Джин начинал на нее действовать.

Я продолжал:

— После известия, что он погиб в море, ты ничего о нем не слышала?

— Не слышала? — Ее взгляд сделался пустым. На этот раз дело было не в джине. Она как будто смотрела внутрь себя, на что-то, чего ей не хотелось видеть. — Нет, не думаю.

— Но ты не уверена.

— Не дави на меня, — попросила она слабым, взволнованным голосом.

Я почувствовал себя виноватым, что от меня и требовалось.

— Извини. Просто творятся странные дела.

Джин вернул ее на ровный курс.

— Я знаю. Бедный Билл. Тебе ужасно не хватало отца. Я так и не простила ему этого. Как и всего остального. — Она сжала мою руку. Ее кожа задубела от работы в саду. — Было одно письмо. Вот и все.

— Письмо?

— От какой-то сумасшедшей. Из Восточной Европы. Она писала, что встретила твоего отца и что он болен или что-то вроде того.

— Когда это было?

— Не помню. Но после его смерти, это точно. Я говорю тебе, она сумасшедшая. С людьми такое случается после несчастных случаев. Многие ведь пишут и говорят, что общаются с призраками и всякое такое. Очень грустно.

Мы замолчали. В ясеневой роще кричали грачи. Пчелы, жужжа, вились над флоксами. Я спросил:

— А ты сохранила это письмо?

— О нет, — сказала она и пошла через газон к дому.

Солнце стояло в зените и жарило изо всех сил, прошедший ночью дождь поднимался густым травяным паром от газона, окруженного черной живой изгородью. Было нечем дышать.

— Ты его сожгла? — Мне хотелось ее встряхнуть.

— Нет-нет. — У нее был оскорбленный вид. — Когда мы переехали, я отдала все письма Кристоферу. У него же этот огромный чердак.

Джордж дочитал статью об убийстве на сексуальной почве.

— Парень соображает, — заметил он. — Пустил корни, купил дом, получил директорство. — Он положил руку мне на плечо. Я должен был воспринять этот жест как покровительственный. — Когда же ты бросишь свои морские прогулки? Найдешь хорошую девушку, остепенишься?

Рука матери крепче сжала мой локоть. Я деланно улыбнулся Джорджу, поцеловал на прощание мать, сел в фургон и поехал в Дорсет.

Кристофер жил, выражаясь словами его агента, в скромном фермерском доме. Там был "скромный" закрытый бассейн, а также "скромный" гараж на четыре автомобиля. Его "скромного" "даймлера" не было дома, но "скромный" "порше" стоял на подъездной дорожке. Фургон протарахтел по гравию мимо двух садовников, опрыскивавших розы.

Дом был длинный и низкий, с крышей из голландской черепицы и с роскошными травяными бордюрами. В воздухе стояло жужжание пчел. Двери на террасу были открыты. Горячий августовский воздух наполняли мелодии из "Дон-Жуана". Я подошел к входной двери, просунул голову и позвал:

— Есть кто живой?

Ответа не было. Статуя командора продолжала реветь. Холл был со вкусом украшен дубовыми шкафами и портретами, которые Кристофер любезно предложил взять на хранение у матери, поскольку они не подошли для "Лаун-Хауса" в Лидьятсе.

— Рут! — крикнул я.

В конце холла была лестница. Наверху хлопнула дверь.

— Кто там? — послышался голос. Это был голос Рут. Казалось, она запыхалась и не вполне владеет собой. А если Рут и было чем гордиться, то лишь самообладанием.

Она появилась на верхней площадке лестницы. На ней был китайский шелковый халат, расшитый большими пионами. Ее лицо с острыми скулами раскраснелось. Рот, большой и пухлый, напоминал пион.

— А-а... — сказала она. Она заметно нервничала. — Это ты? Чего тебе надо?

— У вас на чердаке есть кое-какие семейные бумаги. Мне нужно их просмотреть.

— Правда? — спросила она, будто до нее не дошел смысл моих слов.

— Я тебе не помешаю, — с извинением в голосе произнес я. — И я вовсе не хотел поднимать тебя с постели. — Было два часа дня.