Антисемитизм в Советском Союзе - Соломон Шварц

Но и больше. Роль евреев в войне систематически скрывалась. Ярким образцом этой политики может служить, например, заслуживший очень широкую популярность, написанный зимой 1941/42 года очерк Василия Гроссмана «Народ бессмертен» (См. в сборнике Василия Гроссмана, «Годы войны», Москва, 1945 г., стр. 5–140.). Здесь с большой искренностью и с большим волнением показано отступление Красной Армии в первые месяцы войны. Действие развертывается в районе Гомеля, в местности с очень значительным еврейским населением. В отступающей армии было, конечно, и немало евреев. Пред читателем проходит множество лиц: солдат, офицеров, политработников, медработников, всё живые лица с именами и индивидуальными чертами, но среди них нет ни одного еврея. Да и среди местного населения только один раз упоминается еврей, когда автор рассказывает, как солдаты в Гомеле выносят из горящего дома на складной кровати старика-еврея (Там же, стр. 29). Если так писал Гроссман, который умеет очень остро чувствовать еврейскую трагедию (См. выше на стр. 140 ссылку на его очерк «Украина без евреев».), да и сам полу-еврей, это значит, что такова была обязательная директива.

Позже эта директива была, видимо, несколько смягчена, и у того же Гроссмана — в позднейших очерках — встречаются иногда среди военных и еврейские имена.

(Всего в большом томе очерков Гроссмана я встретил семь евреев-военных: лейтенанта Вейсмана (стр. 144), командира технического взвода Шолома Аксельрода (стр. 209), командиров батареи Вейсмана (стр. 312) и Кецельмана (стр. 327), политруков Шнейдермана (стр. 310) и Носонова (стр. 312), сапера Рывкина (стр. 394). Обо всех, кроме Рывкина, упоминается, как об убитых. Среди младших офицеров, особенно в частях войск, требовавших некоторой технической подготовки, процент евреев часто был больше, чем среди солдат. Но младшие офицеры подвергались в этой войне на фронте — так это, по крайней мере, было в советской армии — отнюдь не меньшей, а часто большей опасности, чем солдаты. Мне случилось как-то беседовать с известным общественным деятелем, старым американцем русско-еврейского происхождения, д-ром Р., поддерживающим переписку со своими братьями и сестрами, оставшимися в России. В войне участвовали в Советском Союзе десять его племянников и мужей племянниц, все в качестве младших офицеров в разных частях войск. На мой вопрос, сколько из них погибло, последовал ответ: все.).

Но основная тенденция оставалась неизменной, и, например, в книге Константина Симонова «Дни и ночи», описывавшей Сталинградскую эпопею и написанной в 1943/44 году, среди огромного количества фамилий солдат, офицеров, политработников и проч. опять нет ни одной еврейской фамилии.

К косвенным показателям антисемитизма в Советском Союзе мы еще вернемся ниже, при анализе послевоенного развития. Сейчас необходимо остановиться на некоторых прямых свидетельствах об антисемитизме в Советском Союзе в годы войны. Правда, эти свидетельства это почти исключительно показания евреев, которые являются в этом вопросе страдающей стороной и которым поэтому трудно по своим непосредственным впечатлениям правильно оценить масштабы антисемитизма. Мы поэтому заранее должны быть готовы признать, что картина, которая вырисовывается из этих показаний, требует какого-то поправочного коэффициента, преимущественно с количественной, меньше с качественной стороны. Это обязывает нас к осторожности в выводах, но отнюдь не делает эти выводы невозможными.

Таких свидетельских показаний имеется сейчас множество. Они относятся частью к областям, пережившим оккупацию, куда после освобождения — частью уже в 1943 году — начали возвращаться эвакуированные и бежавшие жители. Здесь — особенно на Украине — немецкая оккупация оставила глубокий след в общественной психике, и возвращавшиеся евреи наталкивались нередко на очень резкие проявления антисемитизма. Но есть немало свидетельств и об антисемитизме в областях глубокого советского тыла, за тысячи километров от фронта — в Казахстане, в Узбекистане, в Западной Сибири и проч. И сюда доходили отголоски гитлеровской пропаганды, особенно когда сюда хлынули с фронта массы раненых и военных инвалидов. Резко сказалось усилением антисемитизма и сосредоточие в этих районах большого числа польских евреев, вырванных из традиционной обстановки, переброшенных в новую для них, экономически и социально гетерогенную среду и воспринимавшихся этой средой, как инородное тело.

И. Г. Гликсман, проведший в годы войны около трех лет в Советском Союзе (в тюрьмах, в лагере и в местах рассеяния польских ссыльных и беженцев), бывший варшавский адвокат и осторожный наблюдатель, не склонный к преувеличениям, в своем докладе Американскому Еврейскому Комитету о судьбах польских евреев в Советском Союзе в годы войны писал об антисемитизме, на который наталкивались польские евреи в Средней Азии (Dr. Jerzy George Gliksman, «Jewish Exiles in Soviet Russia (1939–1943)», part II (July 1947), p. 6 (в архиве Американского Еврейского Комитета).):

«Депортированные [польские евреи] встречались на работе с местным населением, русскими, украинцами, татарами и другими, тоже сосланными или свободными. Те часто были настроены антисемитски и пытались затруднить работу евреев и причинить им максимум неприятностей. Сравнительно низкий уровень производительности труда депортированных евреев — результат физического истощения и отсутствия опыта — служил в глазах местного населения доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы составляет характерную черту евреев. Таково же часто было мнение и директоров различных предприятий, в которых работали депортированные. Иногда и высшие служащие из среды свободного русского населения относились с нескрываемой враждебностью к евреям, поручая им самую трудную работу.

Даже и практика НКВД, решающего и наиболее авторитетного фактора в русской жизни, не была свободна от антисемитизма: допуская льготы для не-еврейских беженцев, нквд-сты открыто создавали трудности для евреев».

Росту этих настроений много содействовала активность, которую беженцы из Польши вскоре начали проявлять на товарном рынке. Черта эта очень отчетливо сказалась в показаниях беженцев из Советского Союза — польских и советских евреев, — среди которых Американским Еврейским Комитетом летом 1948 года был произведен в Нью-Йорке опрос о пережитом ими в годы войны. В докладе Рахили Эрлих об итогах этого опроса мы читаем (Rаchel Erlich., «Summary Report on Eighteen Intensive Interview with Jewish DP's from Poland and the Soviet Union» (October 1948), p. 9 f. (в архиве Американского Еврейского Комитета).):

«Польские евреи сначала думали обеспечить свое существование, работая в качестве рабочих в промышленных предприятиях, колхозах, кооперативах ремесленников. Но вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обеспечивает этот труд, не спасает их от угрозы голодной смерти. Чтобы выжить, был только один путь — рынок, торговля, «спекуляция». Ш. [один из опрошенных] рассказывает:

«Я поступил на работу на хлопковую плантацию [совхоз?]. За вычетом подоходного и военного налогов, удержаний на правительственный заем и взносов в фонд культуры [?] мой заработок достигал 150–180 рублей в месяц. На эти деньги можно было прожить лишь несколько дней. Я взял поэтому дополнительную ночную работу. Во время эпидемии я рыл могилы и делал гробы. Я собирал также тряпки и шил из них обувь и домашние туфли, которые продавал на рынке».

«Рынок» отнюдь не был изобретением польских евреев. Это подлинная советская реальность. Голод и страх ослабеть настолько, что они уже не сумеют выжить и добраться до дому, заставлял польских евреев прибегать к рыночным операциям, хотели ли они этого или нет… Опрошенные сообщают в один голос о тех из польских беженцев и депортированных, кто не пошел на рынок, что они медленно умирали от истощения».

Но не только польские евреи, но и эвакуированные в глубь страны советские евреи часто чувствовали враждебное к себе отношение местного населения.

Здесь сказалась старая болячка, обострившаяся в обстановке резкого ухудшения общих условий существования населения в годы войны и лишь осложненная характерной аргументацией военного времени. Гликсман в своем докладе писал об этом (Gliksmann. p. 17.):

«Во время последней войны антисемитизм в России значительно усилился. Евреев несправедливо упрекали в уклонении от военной службы и особенно от службы на фронте. В это время наблюдались также случаи оскорблений евреев, угроз, выбрасывания евреев из хлебных очередей и т. п.»

Но была, по-видимому, и еще одна причина роста антисемитских настроений в районах, куда направлялся эвакуационный поток. Здесь в скрытой форме проявился антагонизм между основной массой населения в провинции и привилегированной частью бюрократии в центрах страны. Эвакуация учреждений из этих центров в глубокий тыл дала возможность местному населению очень осязательно ощутить этот социальный контраст. Привилегированный слой составлял, правда, лишь небольшое меньшинство среди эвакуированных и евреи в свою очередь составляли лишь небольшое меньшинство в рамках этого привилегированного слоя. Но при невозможности открытого проявления общественного недовольства, недовольство это ищет своего выражения на окольных путях и — такова уже механика этого болезненного социально-психологического процесса — находит выход в антисемитизме. Гликсман правильно это отметил (Ibidem, p 16.):