Последняя кровь первой революции. Мятеж на Балтике и Тихом океане - Владимир Виленович Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В императорском приказе по Морскому министерству было опубликовано: «Государь император в воздаяние честно исполненного долга и присяги при подавлении мятежа на крейсере 1-го ранга “Память Азова” всемилостивейше соизволил пожаловать серебряную медаль с надписью “За храбрость” артиллерийскому кондуктору Кириллу Лавриненко». Помимо этого, Лавриненко был произведен в подпоручики по адмиралтейству. А через несколько лет он уже был штабс-капитаном флота на учебном корабле «Петр Великий».
Однако судьба бывшего артиллерийского кондуктора «Памяти Азова» закончилась печально. В 1933 году он был арестован и доставлен в Московское следственное управление, где ему было предъявлено обвинение, как активному участнику подавления мятежа на крейсере. Следствие по делу Лавриненко вел знаменитый в прошлом следователь-писатель Лев Шейнин. В своей известной книге «Записки следователя» этому делу он посвятил уже упомянутый нами рассказ «Карьера Кирилла Лавриненко».
Выходец из зажиточной еврейской семьи Лев Шейнин после революции стал весьма активным комсомольским вожаком, потом чекистом и прокурором, участвовал во многих процессах 1937–1938 годов, отличаясь завидным умением выбивать показания из невиновных. На досуге писал рассказы и пьесы. Уже после войны он сам попадет в тюрьму за организацию тайного союза еврейских националистов. Прокурор-писатель останется жив только благодаря смерти Сталина, но в органах восстановлен уже никогда больше не будет. Волею судьбы в 1928 году именно Лев Шейнин соприкоснулся с делом «Памяти Азова». Шейнин подробно рассказывает о том, как был задержан унтер-офицер «Памяти Азова» Лавриненко, который в 1906 году одним из первых храбро выступил против мятежников. Разумеется, бывший прокурор описывает Лавриненко, как ничтожного и трусливого человека:
«Наутро следующего дня я получил дело, ознакомился с ним, и в середине дня ко мне доставили арестованного. Это был пожилой человек, небольшого роста, с седенькой, клинышком, бородкой, маленькими, глубоко сидящими серыми глазами и угодливой, какой-то елейной улыбочкой…
Как только его ввели в мой кабинет, он еще с порога отвесил поклон, произнес: “Здравия желаю!”… Старшим судовым кондуктором крейсера был Кирилл Лавриненко. Этот невысокий молчаливый человек был известен как черносотенец, наушник и подхалим. Матросы, знавшие его давно, относились к нему с презрением и называли его “шкурой”».
Или вот еще пассаж: «Матросы могли меня убить, — отвечает Лавриненко. — Я ведь с “Памяти Азова”, потому и перешел на другое судно… Злы на меня матросы были, чего там говорить!.. А тут еще этакое секретное задание, сами понимаете… Пятерых завербуешь, а шестой тебя ножом пырнет — и за борт… Сколько этих революционеров ни сажали, а их с каждым годом все больше становилось… И они все друг за друга стеной стояли… Эх, гражданин следователь, вы думаете, легко мне дались эти погоны да медали?.. Будь они прокляты!..
И он заплакал — заплакал совсем по-старчески, всхлипывая и не вытирая слез. Я протянул ему стакан с водой. Он только махнул рукой.
Страшным путем заработал он свои медали и погоны. Его сделали штабс-капитаном. Но среда, из которой он вышел и которую предал, ненавидела его, и он ее боялся. А общество, в которое он вошел ценою предательства, не стало его обществом. Офицеры презирали его, потому что в глубине души тоже считали его предателем. И никакие царские указы не в силах были стереть со лба этого человека страшное, как бы выжженное на всю жизнь и всеми презираемое клеймо — предатель!»
Писатель-чекист Лев Шейнин с делом «Памяти Азова» разобрался быстро, и вскоре старик Лавриненко был расстрелян, как отъявленный контрреволюционер.
* * *
Неудавшийся вожак «Памяти Азова» эсер Фундаминский, тот самый, что опоздал с приездом на крейсер, а потом прямо из зала суда умчался кутить за границу, до 1917 года безбедно жил в Париже и числился героем в эмигрантских кругах. Едва же в феврале 1917 года опять запахло жареным, он вновь объявился в России. Как «старый революционер и непримиримый враг царизма» был немедленно избран товарищем председателя Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов. Как «специалист» по революционным преобразованиям на флоте и герой прошлой революции, сразу был определен в комиссары Черноморского флота. Перед черноморцами Фундаминский должен был предстать в образе этакого «балтийского лейтенанта Шмидта». Дело в том, что к лету 1917 года черноморцы весьма отставали от своих балтийских сотоварищей в революционности, и их следовало заставить действовать более активно (убивать своих офицеров, разлагать флот, терроризировать население). Работал Фундаминский на совесть, и вскоре в Севастополе прокатилась волна зверских убийств офицеров, затмившая собой зверства в Кронштадте в феврале 1917 года.
Военно-морской историк капитан 2-го ранга Б. Никольский пишет: «С первого же дня пребывания в Севастополе Илья Фундаминский находился на флагманском корабле, сам оборудовал себе каюту, переоделся в офицерскую флотскую форму без знаков различия. В течение месяца вполне овладел флотской терминологией — т. е. вполне “вписался” в обстановку. Судя по воспоминаниям современников, Фундаминский был образцом политического комиссара. Заседания советов всех уровней проходили большей частью на кораблях либо в здании Морского собрания, на площади Нахимова. Представьте себе рослого со спортивной фигурой молодого мужчину с внешностью Блока, одетого в белоснежную флотскую форму. Из-под рукавов кителя элегантно выглядывали манжеты с бриллиантовыми запонками. Флотские офицеры во все времена составляли особую касту, которая на духовном и на физическом уровне отторгала чужаков. Фундаминский, на удивление, легко и непринужденно вошел в коллектив кают-компании флагманского корабля, как будто вернулся из утомительной и длительной командировки».
Помимо облачения в военно-морскую форму бывший депутат Государственной думы вскоре отличился в массовых расстрелах морских офицеров, чем подтвердил свой статус героя-революционера. Однако затем революционное чутье почему-то подвело опытного авантюриста. Поставив на партию эсеров, он ошибся в раскладе сил, вследствие чего был объявлен врагом новой власти и бежал из Советской России опять в Париж. Состоял в самых различных тайных и полутайных организациях, включая парижскую масонскую ложу «Братство» и масонскую ложу «Добрый самаритянин». В Париже чета Фундаминских весьма тесно дружила с Иваном Буниным и его супругой. Но и это не всё! В эмиграции Фундаминский был весьма близок к Д.Н. Вердеревскому, причем оба они и захаживали к Бунину! Ну как здесь не вспомнить о некой особой миссии на «Памяти Азова» масона лейтенанта Вердеревского и опоздавшего с прибытием масона Фундаминского. В то, что два серьезных масона не были связаны между собой в 1906 году, я не верю, как не верю и в их случайную
