Миры под лезвием секиры - Юрий Брайдер

Первым опомнился машинист. Он не стал тормозить, ибо это уже не могло спасти поезд, а наоборот, еще больше увеличил скорость, сорвав предохранительные клапаны. Паровоз взревел так, что на мгновение заглушил даже шум встающей дыбом земли, весь окутался паром и рывком наподдал вперед. Его шатуны замелькали с почти неуловимой для глаз быстротой.

Слева, закрывая небо до самого зенита, уже нависала серая шевелящаяся стена. На платформу обрушился град щебня. Привычные сумерки сменились жутким полумраком. Грохот и рев ощущались не столько ушами, сколько всей шкурой и всеми внутренностями.

Люди, парализованные ужасом и необычайностью происходящего, ничком лежали на платформе, и лишь немногие из них (в том числе и Зяблик) видели, как помощник машиниста вскочил на тендер, с него – на крышу первого вагона и помчался в хвост поезда, балансируя руками, словно акробат на канате; как десятиметровая волна глины, песка, валунов, гумуса, древесной щепы – этакое сухопутное цунами – налетела на железнодорожное полотно; как исчезли в этом хаосе три последних вагона, которые, спасая весь состав, в последний момент успел отсоединить помощник машиниста, и как земляной вал двинулся дальше, на глазах теряя скорость, оседая и расползаясь в ширину.

Грохот сразу затих, и только после этого машинист включил экстренное торможение.

Пять сотен человек – все уцелевшие пассажиры, кроме тех, кто валялся в обмороке или стирал в ручье обгаженные штаны, – в лихорадочной спешке раскапывали огромный курган мягкой, свежеперепаханной почвы. Смыков трудился лопатой, прихваченной с паровоза. Зяблик – доской, Чмыхало – саблей, Цыпф – руками. Именно он обнаружил первую обнадеживающую находку – вагонную ось, искореженную так, словно черти катали ее по всем закоулкам ада.

Спустя час добрались и до самих вагонов. Старый, дощатый, переделанный из теплушки, вместе со всем своим содержимым превратился в нечто, похожее на конечный продукт лущильной машины, перерабатывающей древесину на шпон и спичечную щепу, зато два других, цельнометаллических, уцелели, только расплющились до толщины консервной банки. Крови нигде не было видно – страшная сила удара выдавила всю ее из вагонов в песок, как ручной пресс выдавливает сок из ягод.

– Зряшное дело! – Зяблик сильным ударом переломил свою доску о ближайший валун. – Тут сейчас человека от мешка с мукой не отличишь. Лучше обратно закопать. Пускай им общим памятником будет построенный в Серпухове вагон.

– Назад оглянись, – процедил сквозь зубы Смыков. – У ручья, в кустах…

Всего в ста шагах от людей, копошившихся среди холмов развороченной земли, стояли три мрачные монументальные фигуры, мало отличимые друг от друга, – лица топорные и невозмутимые, как у каменных истуканов, глаза закрыты тяжелыми веками, толстая слоновья кожа отсвечивает антрацитовым глянцем и висит складками, словно просторная грубая одежда.

– Варнаки? – прошептал Цыпф, видевший такое зрелище впервые.

– Они, сучьи дети! – голос Зяблика сорвался на хрип. – Работой своей любуются!

Пистолет он выхватил с той же стремительностью, с какой кобра наносит свой удар, но варнаки, как всегда, упредили человека – все три фигуры вдруг утратили объем, стали плоскими, словно фанерные мишени, по истечении контрольного срока поворачивающиеся к стрелку боком, и пропали.

Только очень зоркий глаз мог рассмотреть оставшееся на этом месте облачко черных хлопьев, похожих на превратившуюся в пепел бумагу…

Часть вторая

Теперь спешить уж точно было некуда. Если несчастью суждено было случиться, оно случилось, и даже следы его успели остыть. Последний лучик надежды угас, когда они увидели пустой дверной проем, в котором болтался, зацепившись за единственную петлю, Веркин шифоновый шарфик (не то приветствовал возвращение ватаги, не то посылал ей последнее «прощай»).

Никаких других следов нападения в квартире не обнаружилось. На столе стояла сковорода с застывшим жиром, в котором уже копошились тараканы, по чашкам был разлит подернувшийся мутной пленкой морковный чай. Очаг хранил остатки тепла. Все вещи были на своих местах, даже чемоданчик с медикаментами, стоившими по нынешним временам весьма немало. Не хватало только обеих обитательниц этого скромного жилья.

– У-у-у, с-суки поганые! – Зяблик стукнул лбом в стену.

– Вы, братец мой, свои тюремные штучки бросьте, – сказал Смыков строго. – Лучше пошарьте здесь, пошарьте…

– Может, они просто погулять вышли, – осторожно предположил Цыпф.

– И дверь с собой прихватили! – ощерился Зяблик.

– Верно, дверь надо искать, – кивнул Смыков. – А вы, товарищ Толгай, что на это скажете?

– Вик авыр! – Чмыхало притронулся к левой стороне груди. – Здесь болит. Беда пришла.

Смыков начал обход с кухни. Зяблик – с прихожей. Цыпф ассистировал то одному, то другому. Толгай, чтобы не мешать, вышел на лестницу и, тяжело вздыхая там, повторял:

– Ачы хэбэр… Плохая весть…

По мере того как Зяблик и Смыков сближались, обмен репликами между ними терял профессиональный характер и все больше переходил на личности.

– Ну ответь, какого хрена нужно было Верку здесь оставлять? – наседал Зяблик.

– Для проведения оперативных мероприятий. С вашего согласия, между прочим, – отвечал Смыков.

– Конечно, ты же всем нам мозги запудрил! Оставайтесь, Вера Ивановна! Надзора за Шансонеткой никто не отменял! Твои слова?

– Я и сейчас от них не отказываюсь, братец вы мой. Лучше вспомните, почему мы вернулись с опозданием. Не вино нужно было лакать на халяву, а назад торопиться.

Зяблик ничего не возразил, и это всем показалось странным. Было слышно, как он тяжело дышит и скребет чем-то по стене.

– Ну? – не выдержал Смыков.

– Нашел… – сдавленно произнес Зяблик. – Кажется, нашел.

Находка его представляла собой малозаметную дырку в штукатурке, окруженную венчиком мелких бурых брызг. При помощи бабушкиной вязальной спицы из дырки была извлечена почти не поврежденная пистолетная пуля. Еще пять минут спустя Смыков отыскал гильзу, закатившуюся под трюмо.

– Веркина работа? – с надеждой спросил Зяблик.

– Попробуй узнай теперь, – ответил Смыков, сдувая с латунного цилиндрика пыль. – Говорил же я вам, что метить надо свои патроны. Лишнюю зарубку напильником ленитесь сделать.

– На своем конце зарубку сделай! Теперь стало понятным и отсутствие двери. На ней унесли человека, насквозь прошитого этой самой пулей. В момент выстрела он стоял почти вплотную к стене прихожей, а затем упал головой к выходу, о чем свидетельствовали мазки крови на изодранных обоях. Если раненый имел средний рост, пуля угодила ему в грудь чуть повыше диафрагмы. Перевязали его обрывками простыни, окровавленные клочья которой вскоре нашлись под кроватью.