Черные крылья Бога - Дмитрий Лекух

И делиться ею с нами не торопился.

Впрочем, мы и не настаивали.

У него свои дела, у нас – свои…

…Дорога на Константиновск (живучи же прежние названия!) была и вправду похожа на дорогу в ад.

Причем благие намерения, которые, по идее, должны были ее мостить, на проверку почему-то постоянно оборачивались очередной кучкой оборванцев, пытающихся нас разорвать.

Зачем им это было надо – совершенно непонятно.

Мы были явно сильнее, а переводить боезапас на дичь, которой все равно не поживишься, как правило, не в обычаях прагматичных до безобразия аборигенов.

Но эти земли, наверное, неслучайно назывались Дикими.

В течение последних двух часов на нас нападали ни много ни мало – пять раз.

И это несмотря на работу Веточкиных дозоров.

У нас уже было трое убитых и с десяток раненых.

Красотуля перебралась в идущий в глубине джипак – помогать не вполне боеспособному Гураму с перевязками и обезболивающими.

А потом нам попался этот оборванец.

…Он сидел у дороги не скрываясь и кинулся на передний джипак, как только позволило расстояние. Ребята, разумеется, открыли огонь, но это не произвело на него ни малейшего впечатления.

Как он умудрился вырвать голыми руками бронированную дверь боевой машины, остается для меня загадкой до сих пор.

Через пару минут все было кончено.

Из «Хаммера» буквально выпал залитый кровью и бледный как смерть Андрон. Когда мы подошли поближе, стало заметно, что у него трясутся губы.

Я вспомнил, как он, весело и яростно матерясь, шел в полный рост, поливая свинцовым дождем позиции ингушских ваххабитов под Назранью, и мне стало по-настоящему не по себе.

Перед джипаком сидел студень.

Размазня.

Слякоть.

Я влепил ему пощечину.

Потом немного подумал и влепил еще одну.

Трястись он вроде бы перестал.

– Ну?!

Он молча кивнул в направлении джипака.

Я заглянул внутрь.

Лучше бы я этого не делал.

…Бойцы были не просто убиты.

Они были разорваны.

По всему внутреннему пространству боевой машины валялись куски человеческих тел.

На меня глумливо смотрел чей-то карий глаз, и я так и не смог вспомнить, чей.

Он лежал отдельно.

А поверх всего этого фарша животом вверх валялся оборванец. Из его левой глазницы торчала, как антенна, рукоятка наградного кортика, полагающегося в комплекте с орденом Севастопольской русской славы.

Во всем отряде такой был только у Андрона.

Хороший кортик.

С серебряной насечкой.

Меня вырвало.

Потом я достал носовой платок и тщательно вытер губы.

Не глядя протянул руку назад, и кто-то, судя по всему Чарли, вложил в нее флягу.

По-моему, там была пятидесятиградусная шахтерская водка.

Я не понял.

Когда я прикуривал, руки уже почти не дрожали.

Повернулся к Андрону, протянул сигарету, дал прикурить. Ему, судя по всему, тоже налили.

Или мои пощечины помогли.

– Рассказывай.

Он пожал плечами.

Затянулся.

– Нечего рассказывать, – прикрывает глаза. – Я ничего и не понял. Когда он к машине рванул…

Молчим.

Жду.

Иногда людей не нужно торопить, я знаю.

Сейчас с мыслями соберется…

– Короче, Вовчик даже дверь хотел открыть: без оружия же мужик-то, – Андрона передернуло. – Но он сам… открыл. Вырвал начисто. С мясом. Тут уж, понятно, мужики пальбу подняли. В упор били. А ему – хоть бы хны. Я за рулем сидел. Даже не помню, как… кортиком, в глаз. Попал. Потом. Пока ремни отцеплял…

Я сел рядом.

Точнее – сполз.

Что же это делается, дорогие мои?

– Капитан! – голос у Веточки был удивленный.

Удивленный, но не напуганный.

Интересно, я когда-нибудь смогу встретить что-то такое, что по-настоящему напугает моего верного адъютанта?!

Кстати, что он здесь делает?!

Дозорный, мать его…

– Капитан, – мнется, – тут…

Я поднял голову и увидел его глаза.

Видимо, он только что заметил вытекающую из-за сорванной с петель бронированной двери джипака кровь.

Она не капала, она именно текла.

Тонкой такой струйкой.

– Ну, что у тебя там?

На меня неожиданно накатила давящая, душная усталость.

Такая иногда бывает после проигранного вчистую боя.

Почти апатия.

– Что…

– Заткнись, – морщусь. – Лучше докладывай, с чем пожаловал?

– Тут… это, короче, поговорить с тобой хотят…

Я устало поднялся на ноги:

– Кто?

Веточка только кивнул головой.

Назад.

Я взглянул…

…На этот раз пастора снова заменил раввин, а вместо тибетского монаха было какое-то не менее узкоглазое и толстое старое чудо.

В рваной хламиде и смешном, сползающем на самые глаза металлическом колпаке.

В руках узкоглазый держал длинный деревянный посох, видимо, долженствующий что-то символизировать.

Я на секунду задумался, перебирая в памяти экзотические восточные религии.

– Я даос, – неожиданно сказало чудо на чистейшем русском. Мне даже послышалось характерное волжское «оканье». – Но это не имеет никакого значения, – продолжает.

Я оперся на колесо и медленно, с трудом поднялся на ноги. Действительно, какое это имеет значение.

Ну, даос и даос…

Ходит здесь, понимаешь, по каким-то важным даосским делам.

Или просто прогуливается.

Почему бы и не погулять настоящему такому китайскому даосу по неведомым Диким землям?

…Все-таки самые страшные перегрузки – это нервные.

– А что имеет? – переспрашиваю терпеливо. – Если даже дао не важно?

Игра слов, разумеется.

Но он хихикнул.

Немного в наши дни, согласен, людей, хоть что-то понимающих в разных экзотических восточных философиях.

Как-то все больше всяких новомодных…

Он махнул рукой, словно разрешая садиться. И сам пристроился напротив меня.

На камушке.

Даже пыль с него смахнул, будто испачкаться боялся.

Н-да…

Все страньше и страньше…

– Если взглянуть в глубину чистой реки, – улыбается, – то не имеет значения ничего. Даже дао. Только взгляд тоже не должен быть замутнен. Да и рек чистых почти уже не осталось…

Я усмехнулся:

– А что может замутить взгляд?

– То же, что и реку, – растерянно жмет плечами. – Грязь. Можно сказать, мы видим только то, на что смотрим, а можно – что мы смотрим только на то, что видим. С какой стороны посмотреть…

Я пожал плечами.

Любопытно.

И наверное, я бы с ним даже и согласился.

Но не диспуты же философские он сюда пришел со мной вести, думаю.

Хотя, с них, с Троек, – станется, конечно.

Ага.

Теперь пришел черед усмехаться уже ему.

Видимо, последнюю фразу я произнес вслух.

А может, мысли мои читает.

Об этих самых священных Тройках ходили разные… сплетни.

Если хотя бы половина из них правда…

– Нет, – продолжает улыбаться веселый даос. – Не философствовать. Хотя я и с удовольствием попил бы с тобой зеленого чаю на лужайке перед бумажным домом. Но сейчас не самое подходящее время для полноценной чайной церемонии. Боюсь, дом может унести ураган. Особенно, если дом выстроен из бумаги. Здесь – плохое место.

Я невольно хихикаю.

Говорящий очевидное вслух нелеп, как гомик на вечеринке байкерской стаи.

Хотя всякое бывает, конечно.

– Уже догадался, – улыбаюсь в ответ.

Получается, конечно, врать не буду, несколько кривовастенько…

– Что ж, – жмет равнодушно плечами. – Это хорошо. Значит, мне не нужно долго объяснять. Я ведь пришел сюда не просто так. Я пришел спросить тебя, человек Пути.

Я помассировал плечо.

То ли старая рана разболелась, то ли погода меняется.

Поморщился.

– Ну, спрашивай, – ворчу, – раз уж пришел…

Он опять улыбается.

Хорошая у него, кстати, улыбка.

Только хитрая.

– Я пришел спросить тебя, человек Пути, – щурится. – Не хочешь ли ты сменить свой Путь?

Я задумался.

Наверное, пить зеленый чай на лужайке перед бумажным домом действительно здорово.

Не знаю, не пробовал…

Да и силы, которыми они владеют, было бы невредно изучить на досуге несколько повнимательнее, такими предложениями не разбрасываются…

– Ты имеешь в виду мою дорогу к отцу, старик?

– Это неважно, – опять жмет плечами. – Просто дорогу. Путь.

Я еще подумал.

Нет.

У меня – отряд.

Так я ему и сказал.

– И ты не повернешь назад? – поднимает левую бровь.

Я опять задумался.

Вообще-то, честно говоря, стоило бы.

Если уж тот несчастный ублюдок в одиночку разорвал бронированный джипак с целым отделением головорезов, то что будет, если таких ублюдков нарисуется, к примеру, человек эдак двадцать?

Рожки да ножки останутся от моего отряда.

Это я гарантирую.

Но сама мысль повернуть, сдаться – вызывала, что называется, глубокое отвращение.

Это было иррационально… но я не мог.

Так я ему и сказал.

Он легко поднялся на ноги, задумчиво потер окованный белым металлом набалдашник своего посоха.

– Хорошо, – задумывается о чем-то своем, потом морщится, будто сожрал что-то кислое. – Тогда мы проведем тебя сквозь Дикие земли.