Мода на умных жен - Елена Арсеньева

«Черная одежда и молчаливость придают каждой женщине умный вид», – вспомнила Алена замечательное выражение Ницше. И с трудом сдержала ехидную усмешку. Впрочем, совсем скрыть ее не удалось – какой-то звучок все же прорвался на волю. Майя его услышала и обратила рассеянный взгляд на Алену, которую до сей минуты вроде бы не замечала: очень уж удивленными стали ее глаза, когда она обнаружила рядом с собой присутствие кого-то постороннего!

– Извините, вы, кажется, в музее работаете? – быстро спросила Алена, чтобы сгладить впечатление от своей нечаянной усмешки.

– Да, – рассеянно сказала женщина. – А вы… – И вдруг улыбнулась с неожиданной приветливостью: – А я вас знаю, вы писательница. Я ничего не путаю?

– В самом деле, – кивнула очень довольная Алена. – А вы читали какие-то мои книжки или мы на моих встречах с читателями виделись?

– Мне вас потихоньку в областной библиотеке показали, – пояснила Майя. – У меня там подруга работает, в отделе хранения. Ее Елизавета Петровна зовут.

– Ой, знаю! – вспомнила Алена. – Пухленькая такая, да? В кудряшках.

– Совершенно верно. Ей очень нравятся ваши книги, особенно исторические. Она говорит, что вы пишете для умных женщин.

– Есть такое дело, – кивнула Алена с хитрой улыбкой. Потом, сочтя, что ее скромной персоне и так уделено слишком много внимания, она перешла на более интересующую ее сейчас тему: – А вас как зовут?

– Меня?.. Майя, Майя Алексеевна Климова. Вы спрашивали, работаю ли я в музее? Да, реставратором работаю, только я давно здесь не была, целый месяц. Болела.

– А теперь выздоровели?

– Нет пока. Мне еще полмесяца нельзя работать. Здесь, знаете, иногда и тяжелые вещи поднимать приходится, в смысле, картины, и по лестницам беспрестанно бегать туда-сюда: у нас в подсобные помещения очень крутая лестница ведет. А у меня шов сильно болит. Я пришла, потому что соскучилась. По залам соскучилась, по музею, по запаху здешнему…

– По любимым картинам… Да, понимаю, – продолжила за собеседницу Алена и кивнула. – Это и есть ваши любимые картины, да? – Взмахом руки она обвела полотна Васнецова и его соседей по залу: пейзаж Шишкина и «Дмитрия Самозванца».

– Почему вы так решили? – тихо спросила Майя.

– Ну как же, все-таки, едва вышли из отпуска, как сразу сюда пришли, именно в этот зал…

– Вы ошибаетесь! – с неожиданной резкостью проговорила Майя. – Уверяю вас, что ошибаетесь! Эта картина… эти картины меня совершенно не интересуют! Я пришла сюда только потому, что надеялась увидеть другое полотно, над реставрацией которого работала как раз перед тем, как в больницу попала. Пока меня не было, пришли данные технологической экспертизы по нему. И они так неутешительны, что, наверное, руководство решило картину просто-напросто снять.

– А как она называлась? – немедленно спросила Алена.

То, что сказала Майя, звучало интригующе, конечно. Но странно, что она с таким жаром принялась отнекиваться: мол, не смотрела она на картину Васнецова… Причем бросила косой, вороватый взгляд именно на «Ковер-самолет»! А ведь могла просто сказать «да». Да, мол, люблю. Или же просто сказать «нет». Но она так явно заюлила, так засуетилась, что это показалось подозрительным Алене. Когда человек отвечает на простейший вопрос преизбыточно подробно, он или не знает точного ответа, или хочет от ответа увильнуть.

В любой другой момент Алена, может, и не обратила бы внимания на такую реакцию женщины. Но после некоторых событий последнего времени, после размышлений о «Ковре-самолете», о Ларисе, об Алексее восприятие ее обострилось…

Тут что-то нечисто, совершенно точно что-то нечисто!

Ладно, если Майе так хочется, поговорим о другом. Надо усыпить ее настороженность, успокоить ее, а потом…

– Ой, расскажите насчет той картины, расскажите, очень вас прошу! Что там за данные экспертизы по ней? И, кстати, какая картина имеется в виду? Как она называется?

– «Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны в охотничьем костюме», обычно приписываемый Георгу Кристофу Грооту.

– А почему – «обычно приписываемый»? Или его не Гроот написал?

– У многих его авторство вызывает сомнение. Стилистика портрета несколько иная, чем обычная гроотовская. Вы… вы, извините, вы какие-нибудь другие полотна художника видели?

– Ну, если вы мне напомните, как они называются… – уклончиво пробормотала Алена.

– Скажем, еще один портрет Екатерины, так называемый конный портрет, а также «Конный портрет Елизаветы Петровна с арапчонком», «Портрет Елизаветы в черном домино, с маской в руке», «Портрет генерал-губернатора Левендаля с женой», «Портрет великого князя Петра Федоровича»… Если о названных мною полотнах доподлинно известно, что они принадлежат кисти Георга Кристофа Гроота, немецкого художника, жившего и работавшего в России, то насчет портрета княгини Екатерины в охотничьем костюме всегда высказывались некоторые сомнения. Якобы иконографический тип отличен от гроотовской манеры. Хотя тут я не слишком-то согласна, Гроот именно такие лица писал – чуть вытянутые, как бы изможденные. «Конный портрет Елизаветы Петровны» – единственное исключение, но императрица была дама дородная, с весьма пухленьким личиком, поэтому изможденным его написать вряд ли представлялось возможным.

«Не то что твое», – подумала Алена, вглядываясь в бледное лицо Майи. Впрочем, как только реставратор начала говорить о любимом деле, ее измученное лицо изменилось, на него вернулись краски жизни, еще недавно казавшиеся безвозвратно стертыми. Майя явно беззаветно любит свою работу, конечно, в ней состоит единственный смысл ее существования. Как это печально, наверное…

«Да почему?! – сама себе возразила наша писательница, которая тоже беззаветно любила свою работу и тоже видела в ней единственный смысл существования… тем паче что та была и единственным источником ее доходов. – Что ж тут печального? Каждому свое! Во всяком случае, работа отвечает Майе взаимностью, в отличие от мужчин, которые разбивают сердца женщинам, уходя к другим. Картины никогда не покинут ее, в отличие от детей, которые вырастают и отдаляются от своих матерей…»

– Существует мнение, что Георг Кристоф Гроот только начал этот портрет, но умер во время работы, – говорила между тем Майя. – Точная дата написания портрета неизвестна. У нас он датирован обтекаемо: 1740-е годы. Исследователи предполагают, что завершить изображение Екатерины мог брат Гроота, Иоганн Фридрих. Это был замечательный художник-анималист, однако опыта в написании портретов он не имел.

– Вы говорили о результатах какой-то экспертизы, – напомнила Алена. – Значит, она подтвердила, что картина принадлежит кисти не Георга Кристофа, а именно Иоганна Фридриха?