Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Сообщение Бухарина было немедленно подхвачено Зиновьевым, который расценил его как «факт гигантского исторического значения… Фракционная борьба внутри нашей партии была доведена до того, что левые эсеры, эти взбесившиеся мелкие буржуа, могли с известной надеждой на успех обращаться к части нашей партии с такими предложениями… Наши товарищи „левые“ коммунисты, как рассказывает тов. Бухарин, отвергли предложение левых эсеров с негодованием. Однако своему Центральному Комитету товарищи „левые“ коммунисты об этом тогда не сообщили, и партия узнаёт об этом немаловажном факте только теперь, шесть лет спустя» [334].

Хотя Бухарин в дальнейшем уточнил, что речь шла лишь о «мимолетном разговоре», его заявление вызвало резкий протест группы бывших «левых коммунистов», опубликовавших в «Правде» письмо, в котором говорилось, что им никогда не было известно о сообщённом Бухариным факте. Тем не менее и после этого Зиновьев и Сталин продолжали использовать сообщение Бухарина в качестве аргумента против образования в партии фракций и группировок. Потом этот эпизод был «забыт» вплоть до 1929 года, когда в разгар борьбы с Бухариным Сталин вспомнил его, намекнув, что Бухарин не до конца рассказал о своих переговорах с левыми эсерами. Этот «пробел» был восполнен на процессе «антисоветского право-троцкистского блока», когда бывших лидеров «левых коммунистов» и левых эсеров, выступавших в качестве свидетелей, вынудили заявить, что Бухарин с ведома остальных лидеров «левых коммунистов» сговаривался с левыми эсерами не только об аресте, но и об убийстве Ленина, Сталина и Свердлова.

Последовательно разрушая в ходе дискуссии ленинскую концепцию партийного единства, предполагавшую свободу выражения различных мнений внутри партии, триумвиры и их сторонники заменили её концепцией «монолитности партии», согласно которой высказывание её членами любых взглядов, расходящихся с позицией большинства ЦК и Политбюро, рассматривалось как выражение фракционности и враждебных партии умыслов.

Поведение лидеров большинства в дискуссии 1923 года, как и на всех дальнейших этапах внутрипартийной борьбы, наглядно показало, что блокирование со Сталиным неизменно оскопляло их интеллектуальную силу и вело к нравственной деградации. Сопоставляя направленные против оппозиций выступления Зиновьева и Каменева в 1923—1924 годах, Бухарина, Томского и Рыкова в 1925—1927 годах с выступлениями Сталина тех лет, мы обнаруживаем и поразительную схожесть аргументов, и одинаковую подмену принципиальных доводов грубыми политическими наветами и инсинуациями.

В ходе дискуссии между триумвирами наметилось своеобразное разделение труда. В то время, как Зиновьев и Каменев, выступавшие с пространными докладами, возглавляли пропагандистскую кампанию, Сталин через Секретариат осуществлял организационные меры, которые оппозиция расценивала как «исключительно механическое подавление общественного мнения известной части партии». Уже в ходе дискуссии некоторые оппозиционеры были сняты с руководящих постов. Особенно острый характер приобрел эпизод со снятием Антонова-Овсеенко с поста начальника Политуправления Красной Армии.

27 декабря 1923 года Антонов-Овсеенко обратился в Политбюро и Президиум ЦКК с письмом, в котором он приводил многочисленные факты, свидетельствующие о том, что «весь аппарат партии приведён в определённое движение», направленное на подавление всякой критики большинства ЦК и изображение Троцкого в качестве знамени всего «не ленинского» в рядах партии. «Эти бесшабашные и безыдейные нападки на того, кто в глазах самых широких масс является бесспорно вождем — организатором и вдохновителем побед революции — создают болезненную тревогу, разброд и неуверенность… Партию и всю страну, вместо серьёзного разбора серьёзных вопросов, кормят личными нападками, заподозреваниями, желчной клеветой, и этот метод возводят в систему…» [335]

«Знаю, что этот мой предостерегающий голос,— писал в заключение письма Антонов-Овсеенко,— на тех, кто застыл в сознании своей непогрешимости историей отобранных вождей, не произведёт ни малейшего впечатления.

Но знайте — этот голос симптоматичен. Он выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою беззаветную преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции. Эти партийные молчальники возвышают свой голос только тогда, когда сознают явную опасность для всей партии. Они никогда не будут „Молчалиными“, царедворцами партийных иерархов. И их голос когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся „вождей“ так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту» [336].

Спустя несколько дней Оргбюро ЦК вынесло порицание Антонову как начальнику ПУРа за то, что он якобы не согласовал с ЦК приказ о проведении партийной конференции военных вузов. В письме Сталину от 2 января 1924 года Антонов-Овсеенко подчёркивал, что Сталин в разговоре с ним назвал этот надуманный предлог «пустяком» и прямо указывал подлинную причину нападок на него: «Вам представляется нетерпимым, что во главе одного из ответственных отделов ЦК (ПУР работал на правах отдела ЦК.— В. Р.) стоит настолько самостоятельно мыслящий партиец, что осмеливается высказывать (хотя бы и во время разрешённой предсъездовской дискуссии) своё недовольство внутрипартийной политикой большинства Политбюро… Вам нужен на руководящих постах подбор абсолютно „законопослушных“ людей. Я к таковым не принадлежу» [337].

12 января Оргбюро ЦК признало невозможной дальнейшую работу Антонова-Овсеенко на посту начальника ПУРа на том основании, что он совершил «неслыханный выпад», обратившись с угрозой в адрес «зарвавшихся вождей». Выступая на пленуме ЦК 15 января, Антонов-Овсеенко говорил: «Настаиваю на совершенной ясности в постановке вопроса обо мне. Речь идёт об отстранении с поста начальника Политуправления члена партии, осмелившегося выступить в партийном порядке против линии большинства ЦК, вредной для единства партии и моральной сплочённости армии… Считаю неоспоримым правом члена партии указывать членам ЦК на ту или иную опасность партийного положения… никакой угрозы не заключается в моем письме от 27 декабря, кроме — воздействовать в партийном порядке (через конференцию или съезд) на фракционно настроенных вождей со стороны партийно-мыслящих товарищей… Я отнюдь не заблуждаюсь, что этой широко ведущейся кампании дан определённый тон и не кем другим, как товарищем Сталиным» [338].

Результатом этого выступления стало направление Антонова-Овсеенко за рубеж с дипломатическим поручением. Это был очередной (после Раковского и Мдивани) случай широко практиковавшегося в последующие годы «первоначального» наказания оппозиционеров путём «дипломатической ссылки».

На январском (1924 года) пленуме ЦК с особенно оскорбительными замечаниями в адрес лидеров оппозиции выступил Зиновьев, задавший тон дальнейшей их травле аппаратчиками. Пленум, как говорилось в информационном сообщении о его работе, «подвел итоги партийной дискуссии, причём ряд выступавших членов ЦК, работающих на местах, в резкой и категорической форме осудили линию оппозиции (Троцкого, Радека, Пятакова и др.) о легализации в партии фракций и группировок, о противопоставлении аппарата партии и т. п.» [339] Таким образом, ещё до партийной конференции, которая должна была подвести итоги дискуссии, три члена ЦК, в том числе один член Политбюро, были публично обвинены в антипартийных взглядах.

XXI

Победа или поражение?

Подготовка к конференции была проведена Сталиным по всем требованиям аппаратной механики. Уже на Московской губернской конференции лидеры оппозиции обращали внимание на то, что на районных конференциях за резолюции, предложенные ЦК, голосовало (в целом по Москве) 1708 человек, а за оппозицию — 878, т. е. 34 процента. На городской конференции набралось лишь 25 процентов сторонников оппозиции, «потому, что чем выше, тем больше действует аппарат». Московский же комитет партии был выбран целиком «однородным», т. е. состоящим из одних сторонников ЦК, что было грубым нарушением традиций большевизма. Подобная «однородность» ещё в большей степени характеризовала состав XIII конференции РКП(б) (январь 1924 года), на которую не был избран с решающим голосом ни один из коммунистов-оппозиционеров.

В речи Преображенского на конференции указывалось, что «вся провинция (т. е. местные партийные организации.— В. Р.) была запугана насчёт единства партии, насчёт раскола, который на самом деле грозит партии больше со стороны большинства ЦК, чем со стороны кого бы то ни было другого» [340].

Обращаясь к большинству ЦК, Радек заявил: «Вы ставите вопрос о снятии т. т. из оппозиции с постов. Этот пример, данный партией наверху, пойдет по всей партии до низовых её ячеек. И вы доиграетесь… до лицемерия в партии, когда люди будут прятать мысли для того, чтобы избегнуть таких последствий» [341].