Затворники - Кэти Хэйс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я положила обратно оба Младших Аркана и перевернула карту «Папесса», чтобы рассмотреть ее рубашку. На ней были изображены не просто звезды на фоне голубого неба – тонкие золотые линии соединяли их в созвездия. Здесь были Скорпион и Весы, Плеяды и Рак, а также мерцающие крупинки сусального золота, подвешенные над наброском Земли – мира, такого же черного и непроглядного, как ночь. Я посмотрела на карту, лежащую у меня в руке, и почувствовала, насколько она твердая.
Я инстинктивно согнула ее, просто на пробу, чтобы ощутить то, о чем говорили мы с Рейчел – странную жесткость карт, – и когда сделала это, то увидела, что один из краев отошел. В правом верхнем углу от нежно-синей с золотом основы карты отстал кусочек бумаги. И там, под ним, я увидела нечто необычное – прядь волос, развевающуюся на фоне бледно-голубого и розового пейзажа. Я осторожно ввела ноготь в щель и наблюдала, как твердая карта Папессы полностью отслаивается, открывая другую карту – Охотницы, Дианы. Ее можно было узнать по луку, который она держала в одной руке, и лунной диадеме на голове. Напротив нее из пруда пил олень. Над ней младенцы-амурчики держали связку стрел, а в небе висело созвездие Рака – астрологический знак, связанный с Луной.
Фальшивая лицевая сторона, как я заметила, держалась на месте благодаря слою разведенной водой муки́ – по сути, высохшему клейстеру, – который отслаивался, когда я осторожно проводила по нему подушечкой пальца. Открытая мною карта была поэтичной и выразительной в своем исполнении. Цвета ее были бледными, но насыщенными, образы – разнообразными и загадочными. Но слово trixcaccia, начертанное на карте, я не смогла понять. Не из-за шрифта, а из-за языка. Он был почти узнаваемым: возможно, неаполитанско-латинский гибрид, в котором чувствовалась что-то знакомое.
Карта, которую я держала в руке, несла в себе то сверхъестественное качество, которое присуще некоторым произведениям искусства: способность притягивать к себе, поглощать. Впервые я столкнулась с чем-то подобным при виде одной репродукции. Точная копия фрески Боттичелли «Грации», которая хранится в Лувре, была детально скопирована для выставки в Сиэтле. Я могла бы целый день рассматривать эту фреску, ее изящные фигуры и размытые цвета. От карты в моей руке исходило то же самое ощущение – как будто я падаю в нее, в омут красоты.
Звук шагов наверху вернул меня в реальность, и я быстро попыталась приклеить фальшивую лицевую сторону к карте, которую обнаружила под ней. Я не решилась снова смачивать мучной слой, опасаясь повредить краску, но по-другому соединить их было невозможно. В оставшиеся мгновения мне и в голову не пришло вернуть карту в конверт или поделиться своим открытием с Патриком. Вместо этого я схватила свою сумку и вытряхнула из бумажника всё – карточки, монеты, купюры, всё, что могло бы поцарапать поверхность карты, – а затем спрятала ее внутрь и застегнула «молнию».
Как только я поставила сумку на пол и снова открыла томик Золя, который читала до этого, на сей раз на случайной странице, дверь в конце комнаты открылась и вошли Патрик и Стивен, продолжая беседовать.
– Ты дашь мне знать, если найдешь что-нибудь еще? – спросил Патрик.
– Конечно, конечно, – ответил Стивен. – Ты будешь первым, кому я позвоню.
Я увидела, как Патрик протянул ему толстый конверт, а Стивен передал ему листок бумаги.
– Не храни это, – сказал он. – Лучше не держать чеки под рукой, если у кого-то возникнут вопросы. Но я понимаю, что сейчас тебе может что-нибудь понадобиться.
Патрик кивнул, вернулся к тому месту, где сидела я, передал мне квитанцию и потянулся за конвертом с картами.
Я посмотрела на чек и прочитала: три карты Таро. Я сунула его в сумочку, гадая, сколько времени у меня осталось до того, как Патрик поймет, что в конверте их только две.
Весь оставшийся день я боялась, что Патрик заметит отсутствие карты. Сидя в библиотеке, я безуспешно пыталась отогнать страх: а вдруг он выйдет и спросит, где она, эта карта, это открытие? Я не могла сосредоточиться, и даже когда вышла в сад и попыталась заставить себя отдышаться, запах лаванды и прикосновение травы к моей руке не могли меня успокоить.
Рейчел присоединилась ко мне на краю клуатра Боннефон.
– Что произошло в городе? – спросила она, доставая сигарету и прикуривая, ее движения были быстрыми и резкими.
– Ничего, – ответила я. – Мы купили еще несколько карт.
– И это всё?
– Это всё.
Я не была готова рассказать Рейчел – рассказать кому-либо вообще – о том, что я обнаружила, но почувствовала в ее вопросе какую-то настоятельность, которая заставила меня напрячься, так, что на лице у меня проступил румянец.
– Хорошо. – Рейчел сделала паузу, чтобы выдохнуть струю дыма. – Потому что он там разговаривает по телефону и, похоже, он в ярости.
Что я могла ответить? Что та вещь, из-за которой Патрик так взбешен, находится всего в нескольких футах от его кабинета, надежно спрятанная в моей сумке? Нет. И поэтому, не желая раскрывать свой секрет, я произнесла то, что мы с Рейчел оставляли невысказанным между собой, хотя обе заметили это уже давно:
– Он так нервничает, так отчаянно хочет, чтобы все получилось, чтобы что-то было готово для симпозиума в музее Моргана. Как ты думаешь, может быть, до него начинает доходить? Тот факт, что мы так мало нашли? Тот факт, что у нас, похоже, ничего нет?
Рейчел посмотрела на меня краем глаза, всего лишь мельком, и кивнула.
– Что ты думаешь о том, чтобы выбраться отсюда на выходные? – спросила она. – Мне кажется, нам следует поехать вместе.
Я хотела провести выходные наедине с картой. Может быть, поужинать с Лео. Но она продолжила:
– Симпозиум в Моргане начинается в понедельник. Если мы уедем сегодня, у нас будет почти три дня. Ты можешь подхватиться прямо сегодня?
– Куда ты собираешься поехать? – спросила я.
– На Лонг-Лейк, – сказала Рейчел. – В лагерь.
Я
