Юность Моисея - Александр Холин

— Конечно, — с готовностью согласился юноша. — Как я раньше не догадался, что храм Мадиамский — не простое место. Недаром мать отправила меня именно сюда. Это провидение.

— Что, что? — не поняла девушка.

— Так, ничего, — хмыкнул жрец. — Потом поймёшь. Хочешь, я спою тебе песню, как поют у нас в Египте?

— Очень, — кивнула девушка.

Хозарсиф на минуту замолк, потом сначала тихо, затем, всё увеличивая голос, запел:

— Ты прекрасней всех девушек, что глядят на себя в воды Нила.

Волосы твои чернее воронова крыла, глаза нежнее глаз лани,

тоскующей по своему козлёнку.

Стан твой — словно ствол пальмы, а лотос завидует прелести.

Груди твои, как виноградные гроздья, соком которых упиваются цари.

Выйди в сад отдохнуть.

Слуги твои принесут бокалы и кувшины с разными напитками.

Выйди, отпразднуем сегодняшнюю ночь и рассвет, что придёт после неё.

Под сенью моей, под сенью смоковницы, родящей сладкие плоды,

твой любимый возляжет рядом с тобой; и ты утолишь его жажду,

и будешь покорна всем его желаниям.

Я молчаливого нрава и никогда не рассказываю о том, что вижу,

и сладость плодов моих не отравляю пустой болтовнёй. [79]

Пока Хозарсиф пел красивую песню, смуглые щёки Сепфоры покрылись румянцем, что, безусловно, идёт любой девушке нашего грешного мира. И, хотя пастушка была эфиопского племени, на её ланитах стал заметен этот восхитительный румянец. Он даже как-то по-особому оттенял кожу девушки и придавал красавице вожделенный вид.

— Ты для меня пел? — тонкая улыбка тронула губы девушки. — Специально для меня?

— Я молчаливого нрава и никогда не рассказываю о том, что вижу, — повторил Хозарсиф слова из песни. Потом, помолчав немного, добавил:

— Для тебя.

Девушка ещё сильнее покраснела и постаралась перевести разговор на другую тему. Однако для себя отметила, что во время пения у юноши совершенно пропало заикание. Почему? Египетская школа для него не прошла даром, но, к сожалению, не избавила от заикания, а это для жреца, произносящего проповеди, очень неприятное препятствие к верующим.

Разговаривая на разные темы, они выгнали стадо к берегу моря, где трава была ещё гуще, да и ручей пресной воды впадал в залив. Овечки обрадовались травяной поживе и разбрелись кто куда. Хозарсиф, как всегда, шагал задумавшись, но вдруг пронзительный визг его подружки заставил вернуться к действительности.

Он оглянулся. Сепфора показывала рукой в море, а другою схватилась за сердце. Юноша посмотрел туда же и обомлел. Из моря выползало огромное чудовище. То есть не совсем чудовище, но таких толстых, длинных змей в природе просто не может быть. Чешуя на огромной змее была чёрная и отливала серебром, а от самого лба и по всей спине — костяной гребень.

Змей проворно выбрался на берег, схватил одну из овец и тут же проглотил, сверкая красными глазами. О, что это был за взгляд! Он пригвождал к месту, гипнотизировал, даже девушка притихла, не в силах подать голос или просто позвать на помощь. Хоть никаких помощников на этих лугах найти было нельзя, но женский характер не переделаешь. Любая станет звать кого-нибудь на помощь, а, скорее всего, маму.

Стадо бросилось наутёк, но чудищу, верно, больше одной овцы не надо было. Змей развернулся и спокойно пополз в море, оставляя за собой на примятой траве глубокие следы. Пастушья парочка так и стояла невдалеке, открыв рты и растерянно глядя вслед удаляющемуся чудовищу.

— Хозарсиф, что это? — наконец подала голос девушка.

Юноша слышал в египетском храме от жрецов много россказней об этих чудовищных змеях, но не поверил тогда. Не поверил и сейчас. Просто никак не хотел поверить. Змей спокойно уползал в море, а Хозарсиф раскрыв рот смотрел ему вслед.

— Это Божье проклятье, Сепфора, — с уверенностью сказал жрец, когда немного опомнился. — Я знал об этом, но никогда не видывал. Да и мы ничего не смогли бы сделать против настоящего дракона, про которых теперь можно только в сказках услышать.

Пастушья парочка поспешно принялась собирать разбежавшихся овец в стадо. Пригнав из в загон Мадиамского храма, Хозарсиф с Сепфорой отправились к первосвященнику, и поведали ему о случившемся. Тот, к удивлению молодёжи, ничуть не удивился. Сказал лишь:

— Теперь ты понял, Хозарсиф, почему я тебя, жреца египетского, сделал пастухом? И Сепфора, старшая из моих дочерей, будет лучшей тебе помощницей, потому что она не только умеет читать и писать, она ещё умеет думать, что не каждой женщине дано в этом мире.

Давняя мудрость гласит, что всякая видимость сотворена, ибо она проявлена, но невидимость есть всегда, не нуждаясь в проявлении. Также невидимость есть всегда, но каждый делает для людей вещи видимыми. Вопрос: на какую из предложенных вещей обратит внимание человек? Каждый может возродить в своей душе Божественную драму, но никто не может переделать её. Твоё время пришло, Хозарсиф. Молись всю ночь в храме Элоиму, а утром пойдёшь на очищение души.

Юноша склонил голову перед Рагуилом. [80] Никогда в жизни он ещё не беседовал с настоящим мудрецом, и в этом ясно было видно Божье благословение. Во всяком случае, ничего в этом мире не происходит случайно. Если мать отправила его под крыло Иофора, значит, так тому и быть. Первосвященник — не только настоятель храма. Он также ещё и хранитель глубокой человеческой мудрости, каких мало.

Ночь Хозарсиф провёл в храме, усердно молясь и прося прощения у Бога за свои вольные и невольные прегрешения. Жрец пытался вложить в молитвы не просьбу о помиловании, а смирение перед ожидаемым наказанием, ибо через искреннее смирение может прийти прощение совершённым грехопадениям.

Утром за молящимся пришёл Иофор со слугами и сделал знак следовать за собой. Они подошли к узкому неприметному проёму во внутренней стене храма, за которым виднелась в свете факелов крутая лестница, уходящая вниз. До этого момента Хозарсиф даже не подозревал о подвальном помещении. Четверо мужчин стали осторожно спускаться и скоро вошли в помещение, вырубленное прямо в скале, похожее чем-то на обыкновенный пещерный грот, если бы не следы топоров каменотёсов на стенах.

— Это храмовый склеп, — сказал первосвященник, и голос его в подземелье прозвучал глуше обычного. — Ты здесь должен будешь совершить странствие в Эреб или Аменти, [81] творя постоянную молитву. Тогда Элоим не оставит тебя, как пастух не оставляет своих овец. Готов ли ты, сын мой? Сумеешь ли ты вернуться? Ведь все мы будем ждать, и молиться за тебя, но иногда одной молитвы бывает недостаточно. При мистериях всякий раз приходится совершать жертву, но это будет уже после твоего ухода из этой жизни.

Сразу же в голове юноши возник вчерашний случай, когда агнец послужил жертвой. Ведь ничто в мире не происходит случайно, и мудрому первосвященнику Иофору гораздо больше известно о потустороннем мире — это Хозарсиф интуитивно понял сразу, с первых дней прибытия.

— Там плавают в большинстве своём злобные души, — продолжил напутствие первосвященник. — Но отыщи среди всех только того, кто потерпел твоё насилие, и добейся его прощения. Иначе останешься с ними оплакивать свою участь. А на дорогу выпей вот это.

Рагуил подал ему кубок вина и сухую лепёшку. Юноша выпил вино, возвратил потир Иофору, отщипнул кусочек лепёшки и тут же проглотил, остальное машинально сунул за пазуху.

— Незачем поить ночью птицу, которую утром зарежут. Так говорят, но это безумие, — первосвященник покачал головой, — в Писании сказано, что сам Мелхиседек царь Салима, вышел навстречу Аврааму, дал ему хлеб и вино — это ли не отметина будущего, сын мой! Это ли не то причастие, частицу которого ты отведал сейчас?

Слуги подвели адепта к небольшому гроту, и когда юноша вступил внутрь, заложили вход тяжёлыми каменными глыбами. Хозарсиф не знал ещё, в чём заключается мистерия очищения за убийство, но никогда не ожидал, что его заживо похоронят в подземных лабиринтах храма. Не лучше ли было отправиться на берег понта Пелопонесского, найти у слияния двух рек в стране киммерийской Алатырь-камень и попросить жреца Аида перевести его в царство теней и тень царства?

Хозарсиф присел у стены, потому как ноги его уже не держали. Будто откуда-то со стороны пришла мысль, что надо обязательно доесть лепёшку, иначе ни в Эреб, ни в Аменти не пустят, но желания, и сил на еду уже не осталось. И разве за едой он сюда пожаловал?

Перед глазами поплыли какие-то серебряные круги с чернотой по окружности, скреплённые друг с другом. Они соединялись в цепь, окутывая собой огромное бревно, которое вдруг зашевелилось, скрутилось кольцом, потом распрямилось и стало извиваться.

Хозарсиф хотел было удивиться, но тут бревно развернулось к нему торцом, на котором оказалась страшная змеиная морда с теми же огненными глазами. Змей открыл пасть, откуда хлынули клубы зловонного смрадного густого пара, и закапала мутная слюна. Тогда юноша решил, вроде бы пришла пора испугаться, но тут же понял, что сейчас он змеюку совсем не боится. Вернее, не сможет испугаться, как бы чудищу этого не хотелось… Змей это тоже понял, зашипел, словно раскалённый камень, политый холодной водой из глиняного кувшина, свернулся множеством колец, как сжатая пружина, распрямился и отлетел куда-то в сторону.