Русская поэзия XVIII века - Сборник

1791

«Стонет сизый голубочек…»[321]

Стонет сизый голубочек,Стонет он и день и ночь;Миленький его дружочекОтлетел надолго прочь.

Он уж боле не воркуетИ пшенички не клюет;Все тоскует, все тоскуетИ тихонько слезы льет.

С нежной ветки на другуюПерепархивает онИ подружку дорогуюЖдет к себе со всех сторон.

Ждет ее… увы! но тщетно,Знать, судил ему так рок!Сохнет, сохнет неприметноСтрастный, верный голубок.

Он ко травке прилегает;Носик в перья завернул;Уж не стонет, не вздыхает;Голубок… навек уснул!

Вдруг голубка прилетела,Приуныв, издалека,Над своим любезным села,Будит, будит голубка;

Плачет, стонет, сердцем ноя,Ходит милого вокруг —Но… увы! прелестна Хлоя!Не проснется милый друг!

1792

Чужой толк

«Что за диковинка? лет двадцать уж прошло,Как мы, напрягши ум, наморщивши чело,Со всеусердием всё оды пишем, пишем,А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!Ужели выдал Феб свой именной указ,Чтоб не дерзал никто надеяться из насБыть Флакку[322], Рамлеру и их собратьи равнымИ столько ж, как они, во песнопеньи славным?Как думаешь?… Вчера случилось мне сличатьИ их и нашу песнь: в их… нечего читать!Листочек, много три, а любо, как читаешь —Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь!Судя по краткости, уверен, что ониПисали их резвясь, а не четыре дни;То как бы нам не быть еще и их счастливей,Когда мы вó сто раз прилежней, терпеливей?Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь!Над парою стихов просиживает ночь,Потеет, думает, чертит и жжет бумагу;А иногда берет такую он отвагу,Что целый год сидит над одою одной!И подлинно уж весь приложит разум свой!Уж прямо самая торжественная ода!Я не могу сказать, какого это рода,Но очень полная, иная в двести строф!Судите ж, сколько тут хороших есть стишков!К тому ж и в правилах: сперва прочтешь вступленье,Тут предложение[323], а там и заключенье —Точь-в-точь как говорят учены по церквам!Со всем тем нет читать охоты, вижу сам.Возьму ли, например, я оды на победы,Как покорили Крым, как в море гибли шведы:Все тут подробности сраженья нахожу,Где было, как, когда, – короче я скажу:В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю!Я, бросивши ее, другую раскрываю,На праздник иль на что подобное тому:Тут найдешь то, чего б нехитрому умуНе выдумать и ввек: зари багряны персты,И райский крин, и Феб, и небеса отверсты[324]!Так громко, высоко!.. а нет, не веселит,И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!»

Так дедовских времен с любезной простотоюВчера один старик беседовал со мною.Я, будучи и сам товарищ тех певцов,Которых действию дивился он стихов,Смутился и не знал, как отвечать мне должно;Но, к счастью – ежели назвать то счастьем можно,Чтоб слышать и себе ужасный приговор, —Какой-то Аристарх с ним начал разговор.

«На это, – он сказал, – есть многие причины;Не обещаюсь их открыть и половины.А некоторы вам охотно объявлю.Я сам язык богов, поэзию, люблю,И нашей, как и вы, утешен так же мало;Однако ж здесь, в Москве, толкался я бывалоМеж наших Пиндаров и всех их замечал:Большая часть из них – лейб-гвардии капрал,Асессор, офицер, какой-нибудь подьячийИль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий,Уродов страж, – народ все нужный, должностной;Так часто я видал, что истинно инойВ два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет,Затем что в хлопотах досуга не имеет.Лишь только мысль к нему счастливая придет,Вдруг било шесть часов! уже карета ждет;Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону[325],А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону?Назавтра, лишь глаза откроет, – уж билет:На пробу[326] в пять часов… Куда же? В модный свет,Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю.До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю[327];Потом опять домой: здесь холься да рядись;А там в спектакль, и так со днем опять простись!»

К тому ж у древних цель была, у нас другая:Гораций, например, восторгом грудь питая,Чего желал? О! он – он брал не с высока,В веках бессмертия, а в Риме лишь венкаИз лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала:«Он славен, чрез него и я бессмертна стала!»А наших многих цель – награда перстеньком,Нередко сто рублей иль дружество с князьком,Который отроду не читывал другова,Кроме придворного подчас месяцеслова,Иль похвала своих приятелей; а имПечатный всякий лист быть кажется святым.Судя ж, сколь разные и тех и наших виды,Наверно льзя сказать, не делая обидыРетивым господам, питомцам русских муз,Что должен быть у них и особливый вкусИ в сочинении лирической поэмыДругие способы, особые приемы;Какие же они, сказать вам не могу,А только объявлю – и, право, не солгу, —

Как думал о стихах один стихотворитель,Которого трудов «Меркурий» наш, и «Зритель»[328],И книжный магазин, и лавочки полны.«Мы с рифмами на свет, – он мыслил, – рождены;Так не смешно ли нам, поэтам, согласитьсяНа взморье в хижину, как Демосфен, забиться[329],Читать да думать все, и то, что вздумал сам,Рассказывать одним шумящим лишь волнам?Природа делает певца, а не ученье;Он не учась учен, как придет в восхищенье;Науки будут всё науки, а не дар;Потребный же запас – отвага, рифмы, жар».И вот как писывал поэт природный оду:Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,Что Рымникский Алкид[330] поляков разгромилИль Ферзен[331] их вождя Костюшку[332] полонил,Он тотчас за перо и разом вывел: Ода[333]!Потом в один присест: такого дня и года?«Тут как?… Пою!.. Иль нет, уж это старина!Не лучше ль: Даждь мне, Феб!.. Иль так: Не ты однаПопала под пяту, о чалмоносна Порта!Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжуИ воздухом себя открытым освежу».Пошел и на пути так в мыслях рассуждает:«Начало никогда певцов не устрашает;Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалитьГероя-то придет! Не знаю, с кем сравнить?С Румянцевым его, иль с Грейгом, иль с Орловым[334]?Как жаль, что древних я не читывал! а с новым —Неловко что-то все. Да просто напишу:Ликуй, Герой! ликуй, Герой ты! возглашу.Изрядно! Тут же что! Тут надобен восторг!Скажу: Кто завесу мне вечности расторг?Я вижу молний блеск! Я слышу с горня светаИ то, и то… А там?., известно: многи лета!Брависсимо! и план и мысли, все уж есть!Да здравствует поэт! осталося присесть.Да только написать, да и печатать смело!»Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело!И оду уж его тисненью предают,И в оде уж его нам ваксу продают!Вот как пиндарил[335] он, и все, ему подобны,Едва ли вывески надписывать способны!Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек:«Кто в громкий славою Екатеринин векХвалой ему сердец других не восхищаетИ лиры сладкою слезой не орошает,Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!»

Да ведает же всяк по одам мой клеврет,Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил,Как лириков ценил! Воспрянем! Марсий ожил!Товарищи! к столу, за перья! отомстим,Надуемся, напрём, ударим, поразим!Напишем на него предлинную сатируИ оправдаем тем российску громку лиру.

1794

«Всех цветочков боле…»

Всех цветочков болеРозу я любил;Ею только в полеВзор мой веселил.

С каждым днем милееМне она была;С каждым днем алее,Все, как вновь, цвела.

Но на счастье прочноВсяк надежду кинь:К розе, как нарочно,Привилась полынь.

Роза не увяла —Тот же самый цвет;Но не та уж стала:Аромата нет!..

Хлоя! как ужасенЭтот нам урок!Сколь, увы! опасенДля красы порок!

‹1795›

Дуб и трость[336]

Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:«Жалею, – Дуб сказал, склоня к ней важны взоры, —Жалею, Тросточка, об участи твоей!Я чаю, для тебя тяжел и воробей;Легчайший ветерок, едва струящий воду,Ужасен для тебя, как буря в непогоду,И гнет тебя к земли,Тогда как я – высок, осанист и вдалиНе только Фебовы лучи пересекаю,Но даже бурный вихрь и громы презираю;Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;Все для меня Зефир, тебе ж все Аквилон.Блаженна б ты была, когда б росла со мною:Под тению моей густоюТы б не страшилась бурь; но рок тебе судилРасти, наместо злачна дола,На топких берегах владычества Эола.По чести, и в меня твой жребий грусть вселил». —«Ты очень жалостлив, – Трость Дубу отвечала, —Но, право, о себе еще я не вздыхала,Да не о чем и воздыхать:Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.Хотя порывы их ужасныИ не могли тебя досель поколебать,Но подождем конца». – С сим словом вдруг завылаОт севера гроза и небо помрачила;Ударил грозный ветр – все рушит и валит,Летит, кружится лист; Трость гнется – Дуб стоит.Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи —И тот, на коего с трудом взирали очи,Кто ада и небес едва не досягал, —Упал!

‹1795›